Когда голод стал невыносимым, а сам он готов был впасть в отчаяние, он вдруг вышел на какую-то старую дорогу. Может быть, это та, по которой ехали братья Гог? Однако вид потрескавшегося асфальта с проросшей сквозь него травой придал Пибу силы. Дорога наверняка приведет его в какое-нибудь обитаемое место. Дождь прекратился, в зеленом своде листвы, который шумел и колыхался, мерцали мимолетные розетки, солнечные лучи неспешно просачивались сквозь ветви. Пиб прошел еще два или три километра и наконец увидел дом, окруженный тем, что когда-то было садом. Крыша его просела, стены были скрыты под хмелем, двери и окна изъедены червями. Не дом, а развалина. У Пиба опять закружилась голова, не только от разочарования, но и от лихорадки и голода. Он было решил обследовать сад: вдруг среди колючих зарослей найдутся какие-нибудь фруктовые деревья… Но задача оказалась столь трудной, что он быстро ее оставил.

Звон, послышавшийся вдали, разогнал его мрачные мысли, которые разлетелись, как куропатки, испуганные выстрелом. Звонит колокол. Значит, недалеко церковь. А значит, и деревня. Наверно, километрах в пяти. Он снова бодро зашагал и не сбавлял шага, пока не заметил первых домов, расположенных ближе, чем он думал. Это была даже не деревня, а небольшой городок, над которым возвышались две колокольни. Городок располагался посередине огромной поляны, его огибала река, которая во время разлива затопляла район особнячков, стоявших слегка на отшибе. По воде, словно перевернутые лодки, движимые тугими надутыми парусами, как в старых сказаниях, плавали крыши. Пиб прошел всю торговую часть городка, сильно разрушенную – ржавые остовы зданий, разбитые витрины, снесенные стоянки, – потом перешел по давно не ремонтированному мосту, перекинутому через речной поток. Сначала он предположил, что на эти места обрушился град бомб и уничтожил всех жителей города. Но затем, когда он направился по главной улице, с десяток ребятишек высыпали из наполовину разрушенного строения и кинулись к нему. Целая ватага мальчишек и девчонок с причудливыми мордашками в рваной одежде. Они размахивали рогатками и кричали громко и жалобно, как испуганные зверьки. Пиб сунул руку в карман куртки, сжал рукоять пистолета, успокоил дыхание и постарался понять по их глазам, чего они хотят. Перед ним были не обыкновенные дети. Они принадлежали к монголоидной расе и некоторым из них было, судя по всему, уже лет двадцать. В их безжизненных взглядах невозможно было что-либо прочитать. В кармашках их рогаток лежали металлические снаряды, болты и гвозди, видимо, подобранные в заброшенных домах.

– Я потерялся в лесу, я хочу есть…

Стоявшие напротив Пиба никак не отреагировали на его слова, как будто ничего не слышали или не знали, посчитать ли его врагом или другом. Под их засаленной одеждой виднелась светлая кожа, от них несло потом и мочой.

– Есть кто-нибудь в городе, кроме вас? Где ваши семьи?

Они не отвечали, лишь пристально смотрели на него, нахмурив брови и сморщив лоб от напряжения.

– Химическая атака. Она поразила всех, кроме этих вот ребят. В отличие от их воспитателей, они выжили.

Голос раздался за спиной Пиба. Но он не оборачиваясь знал, кому этот голос принадлежит.

От любви рождается желание,

а от желания ненависть.

Бхагават-Гита

Она никогда не думала, что способна на такое испытание. До войны она падала в обморок при виде обыкновенной царапины. Когда он снял рубашку, она смогла, сама не зная как, подавить отвращение. Мало того, что этот заместитель начальника лагеря был совершенно не в ее вкусе, у него еще оказался огромный омерзительный шрам. Тем не менее она согласилась, чтобы он взгромоздился на нее и терся этим ужасным рубцом о ее живот и грудь. Пораженная этим прикосновением, она даже не обратила внимания на узловатый фиолетовый лемех, который вспахивал ее методично и упорно. Через три-четыре минуты этих механических упражнений он разрядился, тихо заскулив, излился в нее и задышал горячо и с присвистом прямо ей в ухо. Она не испытала никакого удовольствия, ни малейшей дрожи желания. Ее вновь охватило чувство отвращения. Она была готова с силой спихнуть мужчину, улегшегося на ней, но потом вспомнила, что выполняет задание. Она взяла себя в руки и только слегка пошевелила бедрами, чтобы вытолкнуть из себя его размякшую плоть. Он блаженно улыбнулся ей, а потом повернулся на бок и через несколько секунд погрузился в сон, как грубый мужик. Она долго не решалась пошевелиться и лежала неподвижно, путаясь в мыслях. При каждом, даже самом осторожном движении, сперма ее любовника по обязанности вытекала из промежности и заново обжигала ее пораненный живот. До самого рассвета ей не давал покоя один и тот же вопрос – так ли уж необходимо было спать с этим типом, чтобы быть полезной подполью? И вообще – стоило ли жертвовать жизнью ради общего дела? Ей было тридцать пять, она еще могла создать семью, родить детей и вести самое обычное существование в доме, наполненном криками и смехом. И все-таки, хотя сомнения и разочарования пришли на смену ее восторженности и наивным убеждениям юности, о том, чтобы пойти на попятный, не могло быть и речи. Когда ей было двадцать пять, она, возмущенная распространением по всей Европе легионов святого Михаила, вступила в подпольную сеть Центра-Берри. Удачно выполнив несколько заданий, она быстро продвинулась по службе и теперь входила в число ответственных подпольщиков, которые носили при себе капсулу с молниеносно действующим смертельным ядом и обязаны были в случае провала его принять, чтобы ни в коем случае не попасться в лапы палачей легиона. Сначала она действовала в округе Лиона, а затем ее перевели на работу в ЦЭВИС Центрального района. Помимо нее, другие члены подполья проникли в администрации лагерей, чтобы попытаться предотвратить массовое и систематическое истребление выходцев из исламских стран. Она предупредила связных об омерзительной торговле арабскими детьми, но получила указание заниматься поставкой только требуемых от нее документов и сведений. Затем, после того как подряд сменилось несколько начальников лагеря, ей дали приказ спать с заместителем. Но из его разговоров в постели она смогла выудить лишь пару-другую ерундовых сплетен, заплатив за это удручающим одиночеством. Он, казалось, ценил ее общество, но зато она так и не смогла привыкнуть ни к его шраму, ни к его запаху, ни к его грубым манерам. К счастью, он не питал пристрастия к поцелуям и ласкам. Он ограничивался тем, что забирался на нее и с важным видом приводил в действие свое орудие. Если бы ей пришлось взять в рот этот лиловый скрюченный отросток, то ее бы, наверно, тут же вырвало. На рассвете она возвращалась к себе – в комнату, расположенную в боковом крыле административного корпуса. Напрасно она целый час пыталась отмыться под душем – тошнота не проходила. Она одевалась и, не позавтракав, бежала на встречу со связным. Он, как всегда, ждал ее в зоне доставки – закрытом со всех сторон дворе, где разгружались грузовики. Должность перевозчика хлеба позволяла ему передавать информацию, не возбуждая никаких подозрений. А в обязанности секретарши входило проверять поставку товара и продовольствия и подписывать накладные… Да, она спит с заместителем начальника лагеря, нет, он еще не получил от правительства добро на массовое истребление заключенных-исламистов, да, она пытается его разговорить, нет, он не слишком разговорчив, да, как только у нее появятся важные сведения, она тут же явится предупредить его в деревню, в обычное место…