После чего ожгла Константина поцелуем горячим прямо в сухие губы и пояснила с горькой улыбкой:

– Это не я – от водяного подарочек передаю. За песенку.

И ушла. Насовсем.

Все возвращается, – осень, надежды и страхи,

Все, что уходит, – всего лишь к тому,

чтобы вновь возрасти из песка…

Над игрушечным миром на панцире Матери-Черепахи

Время свивается в кольца, готовое для броска.

О. Погодина

Ох и долго же тянулись зимние дни для Константина. Все ему казалось, что настанет весна и что-то обязательно поменяется, да непременно в лучшую сторону. Но изменения произошли гораздо раньше, еще под Рождество, когда к князю, проведать больного друга, зашел Вячеслав.

Воевода был веселый, румяный, с морозца. И пахло от него так же: свежо и хрустко. Вначале он бодро отрапортовал, что с нынешнего лета великий князь Рязанский, Владимирский, Ростовский, Суздальский, Муромский, а мелочь в счет не берем вообще, может рассчитывать на двадцать тысяч только пешего ополчения плюс к тому пять тысяч конницы.

Уточнил, справедливости ради, что со всем этим воинством, которое пока далеко не воинство, еще возиться и возиться, но главное, что оно вообще имеется в наличии. К тому же хлопцы по большей части крепкие, достаточно смышленые, так что он, Вячеслав, как верховный воевода, за оставшееся время до ума их доведет.

Потом друзья посидели, поболтали о разном, в том числе и о том, как Минька своего родного князя заждался и сколько еще всякой всячины юный Эдисон Константину приготовил, а ему, верховному воеводе всего Рязанского княжества, сообщать отказывается. Говорит – сюрприз для князя.

Уже уходя и стоя в самых дверях, Вячеслав вспомнил напоследок:

– Да, чуть не забыл. Из Владимира все святое семейство я уже отправил, как ты и говорил, в Переяславль-Южный. Неделю назад они уехали. Так что ныне там твой Святослав уже на всю катушку распоряжается.

– А Ярослава тоже?.. – уже чувствуя непоправимое, спросил князь непослушными губами.

– Его я бы и еще раньше спровадил, – сердито ответил Вячеслав. – Ну и козел же он. Только-только вставать с постели начал, еще еле ходит, по стеночке, а уже козни пытается строить. Ты же ему оставил пяток бояр из стариков. Так он с ними все шу-шу-шу да шу-шу-шу. Но я, правда, стукачей из числа их дворни завел, и они мне быстренько своих хозяев заложили. Прямо с потрошками сдали, тепленькими. Да ты что, ты что? – кинулся он к князю, пытаясь удержать его и не дать встать. – Костя, тебе ж лежать надо. Очумел ты, что ли? Все в порядке, ты не думай. Троих из них я тем же санным поездом уже отправил. Так что успокойся – никакой измены, никаких переворотов. Вот напугался, дурилка.

– А Ростислава? – спросил Константин еле слышно.

В голове у него все плыло, все кружилось. Стены вокруг будто плясали, да и потолок с полом вели себя тоже неадекватно.

– И ее отправил, естественно. В принципе, она, пожалуй, одна нормальная баба там и была, с которой еще хоть как-то пообщаться можно. А эта, которая вдова Константина, квашня квашней. Да и пацаны тоже волчатами все смотрели на меня. Зато Ростислава и вежливая, и приветливая. Все о твоем здоровье спрашивала.

– Не тарахти, пожалуйста, – сморщился, как от зубной боли, Константин. – Лучше скажи, ее как-то вернуть можно?

– Ее одну? – от удивления глаза Вячеслава даже округлились. – Ты, вообще-то, в своем уме, княже?!

– Нет, ну, пусть со всеми остальными, – заторопился с объяснениями Константин. – Я вот тут подумал чего-то и решил, что они… что я… их бы где поближе надо… и нечего им там, в Переяславском княжестве, делать. Пусть они… ну, в Муроме будут. Под боком у меня, ну и пригляд понадежнее за тем же Ярославом.

– Вообще-то, поздновато уже, – хмуро выслушав друга, Славка задумчиво потер переносицу. – Да и ни к чему им в Муроме сидеть. Опять же мордва рядом и эти твои – как их там? – волжские булгары. Ты, кстати, в курсе, что они Великий Устюг захватили и пограбили? Между прочим, теперь это тоже твой город, – и протянул намекающе: – Я так подумал, что долг платежом красен. К тому же мне ребятишек новых в деле испытать охота. Опять же зима, санный путь шикарный, а Минька заодно свои пушки испытает на них, чтоб знали в другой раз, как по нашим городам шляться.

– Ты погоди с испытаниями, с Устюгом этим, булгарами. Давай о другом договорим, – каждое слово давалось Константину все тяжелее и тяжелее, будто и не слова то были, а каменюки пудовые. – Я про то, чтобы вернуть.

– Так сказал же я – неделю назад уехали. Где я тебе их возьму! Они уж, поди, в Чернигове или Новгороде-Северском.

– Обоз, дети… Они не могли так быстро двигаться.

– Да на черта это вообще надо, – возмутился Вячеслав. – Ты же все правильно решил – загнать их подальше, и пусть там сидят и не рыпаются.

– Это… мне… надо…. Очень надо… – с огромным усилием выдавил из себя Константин и потерял сознание.

Когда он открыл глаза, то Вячеслав продолжал сидеть возле его постели, только был весь какой-то мрачный, помятый, а левую руку держал на перевязи, у груди.

– Ты когда пораниться успел? – спросил Константин и попытался сострить: – Я что, буянил тут, когда вырубился?

– Лучше бы буянил, – хмуро буркнул Вячеслав. – Я уже второй день здесь сижу. Все жду, когда ты наконец очнешься.

– А за ними так и не ездил?

– Вернулся уже! – не выдержав, заорал Вячеслав. – Вон, и Доброгневу из Рязани привез. Как видишь, вовремя.

– А за ними?.. – упрямо повторил вопрос князь.

– Вот это видел? – показал Вячеслав забинтованную руку. – Вот и все результаты моей поездки. Говорил же тебе, что поздно уже. Догнал я их уже под Козельском, а это черниговские земли, не наши. Еще подъезжал только, как уже недоброе почуял – уж больно у них эскорт увеличился. Одних воев человек тридцать, не меньше. Видать, встретили, потому что, когда отсюда выезжали, человек пять у них и было из дружинников.

– Почему так мало? – удивился Константин. – А если бы в дороге что-то случилось? Это ж на нас сразу вина бы легла.

– Своих два десятка я в счет не беру, – пояснил Вячеслав, продолжая ласково, будто малыша, баюкать перевязанную руку. – Они только до границы их проводили и назад повернули. Но главное – не поняли они меня. Я ору: «Стойте, поговорить надо», а они как ломанулись. Уж не знаю, чего подумали, но явно что-то нехорошее, потому что отстреливаться стали. Со мной и был-то всего десяток – куда там бой принимать. Главное – слушать ничего не хотят. Знай себе пуляют, гады.

Он поморщился, продолжая бережно баюкать раненую руку, и пожаловался:

– В кость попали. Теперь еще неделю, а то и две болеть будет.