– И это тоже клановый секрет?

 – Угадала, – Хен хмыкнул, снова усмехнулся. – Думаю, так как меня всё равно казнят за предательство, секретом больше, секретом меньше…

Я ткнула его кулаком в плечо. Нечего так беззаботно упоминать о своей неминуемой смерти. У меня от этого каждый раз сердце пронзает, а с Хена всё как с гуся вода.

Я ткнула его кулаком в плечо. Нечего так беззаботно упоминать о своей неминуемой смерти. У меня от этого каждый раз сердце пронзает, а с Хена всё как с гуся вода.

Пылающая синим огнём метка снова встала перед внутренним взором.

 – Неужели с этим ничего нельзя сделать? А ректор?

Хен сразу понял, о чём я.

 – Нет, малыш. Ректор тут не поможет. Метку невозможно снять, пока я принадлежу клану.

 – А выйти из клана?

Он ответил не сразу, с пару секунд как будто взвешивал эту мысль. Потом с сожалением покачал головой:

 – Отречься от клана можно. Но как только это случится, сразу сработает метка.

Я закусила губу. Хен помедлил, не сводя взгляд с моего лица, потом протянул руку, провёл большим пальцем мне по лбу, как будто разглаживал складочку.

 – Давай не будем об этом. Я сам виноват. Нужно было предусмотреть это, потратить больше времени на подготовку. Но у меня были причины поторопиться, так что я ни о чём не жалею.

Мы ещё долго молчали, я упрекала себя. Причина поторопиться – это ведь наверняка я была такой причиной. Хен боялся за меня, боялся, что тот, другой, узнает, что Хранитель у меня, и перейдёт в наступление.

Потом я вспомнила ещё кое-что:

 – Так это ты следил за нами, когда на нас напала Висперина с её шавками. То-то мне казалось, что во время боя меня кто-то подлечивает!

Хен расплылся в улыбке. Чмокнул меня в нос. 

 – Я следил за тобой постоянно, – сообщил с явным самодовольством.

 – Надеюсь, не подглядывал, когда я была в душе…

В его глазах засияли предвкушающие огоньки. Он чуть не облизнулся, как лис, увидевший неосторожно покинувшую загон курочку. Я поспешила задать новый вопрос, пока этот лис на меня не набросился.

 – А зачем вам вообще Пять Оружий? Продать?

Хен покачал головой. Ответил с щемящей нежностью:

 – Чтобы покорить Морвенну, наянэ. Моя бабка правая рука жреца Имерии и ненавидит Морвенну священной ненавистью. В принципе, неудивительно, она потеряла мужа и сына по их вине. Про моего отца ты знаешь, а деда убили как раз те самые Денорты. Так что украсть их посох стало для неё смыслом её жизни. Месть… А потом она сбежала в Имерию вместе с моим отцом, он тогда был ребёнком. Но посох её не принял. Так бывает. Он хранился в клане, сколько я себя помню. В виде артефакта, точь-в-точь как ваш меч. А когда родился я… мы как-то нашли общий язык, – он рассмеялся, словно сам недоумевал, как это у него вышло.

Я кивнула. Представила, как маленький Хен, как и я в детстве, обнимает светящийся камень и жалуется на свои обиды. Хен уж наверняка не питал ненависти ни к Денортам, ни к самому посоху – может быть, тот это почуял?

Несколько минут мы молчали, прильнув друг к другу. Хен, сидя на диване, обнимая меня, уткнувшись твёрдым подбородком в мою макушку, и я – удобно устроившись в тёплых объятиях, вдыхая щекочущий ноздри запах, рассеянно поглаживая ткань свитера у Хена на груди. А потом я вспомнила записку, переданную мне от его имени – и вывернулась, поднимая голову. Нашла взглядом синие глаза с немым вопросом в их глубине.

 – Ты оставлял мне записку, когда я была в лазарете?

 – Я? – нахмурился Хен. – Какую записку?

 – С просьбой о встрече. Той ночью, в зале, когда на меня кто-то напал и пытался задушить. Ты тогда ворвался и помешал ему.

Лицо у Хена потемнело.

 – Нет, – сказал он. – Никаких записок я тебе не писал. Я видел тебя в лазарете, убедился, что всё в порядке, на этом всё. А что за записка?

 – Погоди, ты видел меня в лазарете? – я не помнила, чтобы он заходил.

А я бы запомнила, ведь тогда он ещё не был нашим тренером. Впрочем, возможно, тогда я спала.

Хен почему-то смутился, загадочно хмыкнул, будто вопрос поставил его в тупик. Потом спросил:

 – А где эта записка? Она сохранилась?

 – Да, лежит где-то у меня. Мы сличали с твоими конспектами, думали, может, выясним, твой ли это почерк, но так и не поняли.

 – Покажи.

Я через нежелание выбралась из тёплых объятий. Нашла записку, вручила ему. Хен посмотрел, нахмурив брови, перевернул, изучил обратную сторону.

 – Скорее всего, писал он. Тот самый второй человек из клана, о котором я говорил. Пытался убить тебя, чтобы завладеть мечом. Только клановый мог знать имя, под которым я здесь был. Я заберу её, можно? Может, что-нибудь выясню. Шанс мал, но вдруг…

 – Конечно.

Хен запихнул её в задний карман. Повисла неловкая пауза. Я сделала попытку отойти:

 – Ещё чаю?

 – Нет, – он поймал меня за руку, усадил обратно на колени и по-хозяйски обнял.

Я затихла, украдкой улыбаясь. Некоторое время мы молчали. Мне просто было хорошо в его объятиях, спокойно и тепло, словно я наконец-то очутилась там, где и должна была быть всегда. И, по-моему, Хен чувствовал то же самое.

Я настолько разомлела, что вопрос застал меня врасплох:

 – Сразу с ним встречаться начала?

Я сделала попытку повернуться, но Хен не дал, объятия стали неожиданно жёсткими. Я смирилась, пожала плечами. Тогда Хен немного ослабил хватку.

 – Ты про Карина?

 – А ты не только с ним встречалась? – в его голосе звучали ревнивые и злые нотки.

Мне вдруг стало весело.

 – Ревнивый муж вернулся? Пропадал полгода, а теперь претензии предъявляет?

Он не сразу отреагировал, только после паузы слегка расслабился. Раздался смешок.

 – Резонно.

Разговор снова издох, но на этот раз атмосфера изменилась. Я пыталась задавить в себе мощное желание в свою очередь поинтересоваться, как он провёл эти полгода и много ли девушек поменял. Настроение начало портиться, и, чтобы не злиться втихомолку, я заговорила:

 – Я на Карина поначалу тоже злилась сильно. Он знал, что ты ночной и ничего мне не сказал. А встречались мы всего… не больше пары недель. И то, я жалею, что согласилась. Надо было сразу сказать, что ничего не получится.

При начале моего монолога тело Хена окаменело, но теперь ощутимо расслабилось. Он прикоснулся губами к моей щеке.

 – Я не возражаю, – негромко сказал он. – Никаких претензий. Ясно, что я не имею права возмущаться и требовать, чтобы ты до смерти хранила мне верность. Просто меня до остервенения раздражает мысль, что кто-то к тебе прикасался.