Она живо представила себя матерью ребенка, который обречен оставаться «овощем», как выразилась эта Тамара Михайловна, «на всю жизнь». Подлое театральное воображение моментально сделало свое дело. Разве получится из нее самоотверженная терпеливая мать, готовая положить на алтарь всю свою жизнь? Она не медик, не педагог, она понятия не имеет, как действовать в такой ситуации. Слезы снова брызнули из глаз. Маша отчетливо поняла, что не справится. И как же ей было стыдно…

Молодой врач с белесыми ресницами и бровями – на фоне бледной кожи их даже не было видно – нервно вышагивал взад-вперед по коридору и крутил в руке мобильный телефон. Наконец аппарат издал противный звук.

– Алло!

– Удобно говорить? – Алла не поздоровалась: по голосу женщины было слышно, что добрых вестей у нее нет.

– Да, могу!

– В общем, сделала все, что в моих силах.

– Нина с Павлом так и не проявились за это время?

– Нет. Мобильные телефоны не брали, я нашла его рабочий номер, дозвонилась до приемной.

– И что?

– Оставила секретарше сообщение, что хочу переговорить.

– Ну?

– Та перезвонила через час и передала, чтобы я забыла о существовании Павла Сергеевича! Он не намерен больше иметь с нами никаких дел.

– Причину объяснила?

– Такие ничего не объясняют. Скорее всего, раскопали что-то про мать.

– Черт! – Мужчина с досадой шлепнул себя ладонью по лбу. – Что будем делать?

– Не знаю. Других вариантов у меня нет. Я и так уже пошла на риск: попыталась завязаться еще с одними, но оказалось, не наши люди. Столько сил на этого младенца угробила!

– Дольше ему в больнице нельзя, – врач задумчиво поскреб затылок, – может, передашь срочно в базу? Наверняка на общих основаниях найдутся желающие. Жалко отдавать его в дом ребенка.

– Привязался к мальчишке? – Алла усмехнулась. – Тогда себе забери. А я не благотворительная организация. Больше месяца с ним провозилась. Договаривалась, делала так, чтобы он в общие списки не попадал, а теперь вдруг – пожалуйста. С ног на голову.

– И что же, переводить? – По интонациям было понятно, что мужчина сильно расстроен.

– Давно пора, – женщина безразлично зевнула в трубку, – если переживаешь за него, отправь в коррекционный. Там детей меньше, а персонала больше.

– Но ребенок-то без диагноза!

– Напиши! «Отставание в развитии». Еще что-нибудь. Первый раз, что ли?

– А вдруг…

– Все, мне некогда! Хватит ныть: у каждого своя судьба.

Второй переезд дался Андрюшке намного труднее первого. Когда его стали подмывать, собирать, он начал надеяться на встречу с робкими нежными руками той ласковой женщины, которая приходила к нему много дней подряд. Сидела с ним, говорила. А потом пропала бесследно. Он ощущал важность момента и внутренне готовился к переменам в жизни. Но случилось вовсе не то, чего он ожидал: его торопливо пронесли мимо приемного покоя, вытащили на улицу – стояла невыносимая удушающая жара – и загрузили в машину. Ни знакомого цветочного запаха, ни нежного голоса, ни мягких ладоней не было. Пожилая сотрудница, на руках которой лежал Андрюшка, испуганно крутя головой, ничем не была похожа на его Нину.

Женщина то и дело тяжело отдувалась, утирала со лба пот. От маленького горячего Андрюшки ей было невыносимо жарко, и она мечтала лишь об одном – скорее добраться до места и передать, куда следует, неудобный груз. Как назло, Москва поутру собралась в огромную пробку. Проехать нужно было всего-то пятнадцать километров, но в дороге они потеряли целый час.

– Нет, но почему к нам?!

Кто бы мог подумать, что после стольких мучений в дороге их будет ждать вот такой прием.

– Я, что ли, придумываю, куда везти? Звоните сами в опеку, – женщина по опыту знала, что лучший способ защиты – это нападение, – мы к вам относимся по территориальному признаку!

Она без приглашения положила Андрюшку в кресло подле секретаря. Директор тем временем продолжал нервно вышагивать вдоль своей двери, словно охраняя личное пространство от их вторжения.

– И что?! – Он повернулся к нежеланным гостям. – Нас расформировывают через полгода.

– Вот уж точно не моя проблема, – пробурчала женщина себе под нос, возмущенная тем, что никто даже не догадался предложить ей стакан воды.

Замотанный в пеленки ребенок тоже недовольно зашевелился, заплакал.

– Я что им, волшебник? – не унимался директор. – У них там планы, показуха, а мне куда всех детей девать?!

– Вы не перекладывайте на других-то, – попыталась посетительница урезонить мужчину: очень хотелось поскорее выполнить свою миссию, передать ребенка чинчином и уйти. Но директор как будто ее не слышал.

– Постановили в правительстве, что детских учреждений быть не должно, – он продолжал выступать, – мы одними из первых попали под раздачу. Теперь, якобы по причине того, что все малыши у нас пристроены в семьи, дом ребенка должны закрыть!

– Еще шесть месяцев у вас есть, – женщина безразлично махнула рукой, – пристроите.

– Да вы хоть что-нибудь понимаете?! – Он наконец обратил внимание на собеседницу: из глаз посыпались гневные искры. – Дети-то прибывают! И вообще, мне это закрытие зачем? Куда я в свои пятьдесят два работать пойду?! А у меня еще сорок человек персонала, у всех дети, семьи. Их что, на улицу?!

– А-а-а, – женщина усмехнулась, – так вы о себе беспокоитесь. Ничего. Раз чиновники постановили «детей по семьям», значит, и для вас что-то найдут.

– Давайте сюда свои бумаги, – он выхватил из рук провожатой папку с документами Андрюшки, – и можете быть свободны. Как-нибудь разберемся без вас!

– Так я это с самого начала и предлагаю…

Женщина покачала головой. За все время работы не могла припомнить такого ужасного отношения. Даже как-то неловко было оставлять здесь младенца: людям, похоже, не до детей. Она тяжело вздохнула и, не оборачиваясь, ни с кем не прощаясь, вышла за дверь.

Андрюшку устроили в просторной комнате, в которой стояло всего семь кроваток. Причем три из них оказались пустыми. С его появлением в группе стало пять малышей. Один из них, почти годовалый, был с огромной головой и странными выпученными глазами, которые неотрывно смотрели в одну точку. Полугодовалая девочка в соседней кроватке лежала как кукла, не шевелилась. А два других вели себя как обычные дети: потихоньку возились, шевелили руками-ногами.

Новенького нарядили в подгузник, в новые ползунки и распашонку. Кроватку для него застелили цветастой простынкой. Если бы не горестное выражение маленького лица, можно было бы подумать, что это самый обычный домашний ребенок: ухоженный, чистый. Только потухшее выражение глаз выдавало в Андрюшке отказника. Мама оставила его. Нина тоже. Он был не нужен никому на всем белом свете.