Мальвида. Я могла бы преподавать начинающим. На каком языке мне вести остальные уроки? По-французски или по-немецки?

Герцен. Без сомнения! Мы говорим по-русски en famille.[76]

Мальвида. Я бы хотела выучить русский. Я читала «С того берега», но, конечно, только по-немецки.

Герцен. Вы знаете мою книгу? Хотел бы я увидеть ее на русском! Да где уж…

Мальвида. Да, об этом можно было только мечтать. У меня в Германии был близкий человек, который принимал участие в революции. Он умер в прошлом году. Умер молодым. Кто-то обронил перчатку. Детская…

Герцен. Это мое.

Мальвида поднимает маленькую перчатку с пола рядом с креслом Герцена. Она отдает перчатку Герцену. Он кладет перчатку в карман.

Герцен. Ну что ж, сколько я вам буду платить?

Мальвида. Я бы предложила два шиллинга в час.

Герцен. Я бы предложил три. Пожмем руки, как англичане? (Пожимают руки. Он собирается проводить ее в другую комнату.) Дома мы называем англичан «айсейками». «I-say-ки!»

Мальвида присоединяется к Кинкелям. Иоанна застегивает Кинкелю пальто. Кошут, прощаясь, пожимает всем руки. Вечер подходит к концу, как полагается, с помощью горничной, которая подает пальто и шляпы.

Иоанна. На улице туман? Мой легкомысленный кавалер явно решил себя уморить.

Венгерский адъютант Пекс (Герцену). Monsieur le gouverneur[77]просит позволения откланяться, чтобы не задерживать ваших гостей.

Руге (Джонсу). Mr Jones – Marx tells me you Chartists will be in the government in two years – and private property abolished in three![78]

Джонс. О, I say. По-моему, это преждевременно.

Ледрю-Роллен. Солнце революции может взойти только во Франции! Франция – это значит Европа! (Жалуется своему адъютанту.) Полюбуйтесь! Кошут уходит раньше меня!

Кошут (Ворцелю). К сожалению, этот достойный восхищения господин – Ледрю-Роллен – витает в облаках.

Ворцель. Вы слышали? Мадзини жив, но скрывается.

Кошут. Отважный патриот, но, увы, романтик.

Кошут и Ворцель пожимают руки. Кошут жмет руку Герцену и уходит. Кинкель прощается с Джонсом.

Ледрю-Роллен (своему адъютанту). А теперь еще и немцы уходят! Вы бы поискали экипаж, а то я останусь вообще последним.

Адъютант уходит выполнять указание.

Кинкель (Герцену). Мальвида показала мне ваше письмо. Должен признаться, я пришел в ужас. Письма в Англии складывают втрое, но ни в коем случае не вчетверо! Особенно когда пишут к даме!

Герцен (Мальвиде). Дети с няней скоро вернутся. Она немка, так что вы поладите.

Иоанна. Нам пора, нам пора! Если Готфрид потеряет голос, что будет с Германией?

Кинкель, Иоанна и Мальвида уходят.

Джонс (Герцену). Я обещал Эмилии, что с самого утра займусь стрижкой газонов.

Герцен (вежливо недоумевая). Safe journey![79]

Джонс уходит. Герцен возвращается к оставшимся гостям – к Блану, Ледрю-Роллену, Руге и Ворцелю, который уснул.

Ледрю-Роллен (обращаясь к Блану). А вы знаете, что Кошут, когда он триумфатором явился в Марселе, проповедовал рабочим социализм, а в Англии превозносит парламентскую демократию.

Герцен. Он был бы дураком, если бы делал наоборот.

Ледрю-Роллен. Но ведь это лицемерие.

Герцен. Где здесь лицемерие? В признании, что тут – это не там? Попытка подогнать всех под единый шаблон – это прямо по Марксу.

Блан. В чем дело?

Герцен. Все в порядке… Мне приснились эмигранты. Настоящее змеиное гнездо, и ни одного ядовитого зуба. Но они говорили по-русски! Невероятно. Вы ведь не знаете русский, не так ли?

Блан (сайт с толку). А что? Я разве там тоже?…

Герцен. Это был сон. Вам бы не понравилось, если бы вас там не было. И в любом случае это правда. Единственное, что объединяет эмигрантов, – это неприязнь к англичанам.

Ледрю-Роллен. Англичанам есть над чем поработать. Это рабство закрытых по воскресеньям ресторанов. Что это? Особая ресторанная теология? А уж как откроются, так лучше бы уж закрылись поскорее…

Блaн. Англичане считают себя самой просвещенной нацией на свете, но при этом до сих пор не знают, что такое порядок. Ни в чем нет никакой системы. Ни в обществе, ни в праве, ни в литературной жизни. Все растет и переплетается само по себе. Тут есть такое слово «shroobbery», не слышали? Я видел указатель в ботаническом саду – «Shroobbery» – «Дикие заросли», и никакого сада! Вся Англия – это сплошное «shroobberry».

Герцен. Вы правы… Англичане бросаются на нас с возгласами радости и любопытства, как на новое развлечение. Вроде акробата или певца. Но весь этот шум, вся эта энергия только прикрывают их врожденное неприятие иностранцев. Мы кажемся им забавными, когда надеваем шляпу, привезенную с собой, и смешными, когда меняем ее на ту, что купили в Сент-Джеймсе. От этого никуда не деться. Но за их грубоватостью кроется какая-то жесткая уверенность в себе, благодаря которой Англия становится прибежищем для политических изгнанников всех мастей. Англичане предоставляют убежище вовсе не из-за уважения к нам, а из-за уважения к самим себе. Они изобрели понятие личной свободы и знают об этом, и сделали они это без всяких теорий по данному поводу. Они ценят свободу просто потому, что это свобода. Так что король Луи Филипп бежит прямиком через Ла-Манш, под оригинальным псевдонимом – «мистер Смит»… А когда Республика в три приема сдает вправо, вслед за ним отправляются коммунист Барбес, социалист Блан и буржуазный республиканец Ледрю-Роллен.

Входит адъютант Ледрю-Роллена с пальто своего шефа.

Французский адъютант. Экипаж подан, господин министр.

Ледрю-Роллен. Ну что ж. Не хочется покидать ваш уютный и элегантный дом, где мы могли бы и дальше обсуждать вопросы буржуазного республиканства…

Руге. Я с вами отправлюсь. Спокойной ночи, Герцен.

Ледрю-Роллен (с неудовольствием). А где вы, собственно, живете?

Руге. В Брайтоне.

Ледрю-Роллен. В Брайтоне?!

Руге. Спокойной ночи, Блан. (В то время как Ледрю-Роллен надевает пальто, Руге выходит.)