— В раю, наверное, — сказал Майкл, когда она задала этот вопрос вслух.

— Послушай, — обратилась она к Майклу недели две назад, когда они с ним сидели в саду, потому что в доме орудовали рабочие из магазина ковров, укладывая их заново на лестницы и в те комнаты, где ковры лежали. — Вот интересно, почему мне могло бы прийти в голову сделать одну вещь?

— Какую вещь? — спросил Майкл.

Магнус целыми днями сидел дома без всякого дела. Его на два месяца официально отстранили от школьных занятий. Они узнали об этом из сообщения на автоответчике в день приезда. Он и Майкл сидят в своих комнатах дни напролет. Лично Астрид думает, что, будь она отстранена от занятий или уволена с работы, по крайней мере сходила бы в библиотеку, или в книжный, или в бассейн, чем торчать целый день дома протирая задницу — довольно придурочное занятие.

— Ну, если бы я увидела зверька, с виду мертвого, — с какой стати мне бы захотелось ткнуть его палкой? — сказала Астрид.

— Чтобы узнать, живой ли он, — сказал Магнус.

— Но зачем, — продолжала она, — мне совершать такой жестокий поступок, а что, если он не мертвый, что, если он живой и только кажется, что мертвый?

— Чтобы узнать, живой ли он, — повторил Магнус.

Распаковывая свои вещи после приезда, Астрид обнаружила две пленки. Она поехала на автобусе в «Диксоне»,[60]где, она знала, была демонстрационная камера той же модели, подключенная к монитору. Все было включено. Она открыла крышку камеры, вставила кассетку, и оказалось, что это запись с мертвым зверьком на дороге; она просмотрела всю запись до конца прямо в зале. Зверек лежал на дороге, мертвый. Астрид увеличила звук. Послышались слабые звуки — насекомые, ветер, птицы. Потом она увидела чью-то руку — да это же ее собственная рука снимает с двери щеколду. Потом одновременно с гудением пылесоса появилась макушка женщины, которая убирала в их доме, вот ее, Астрид, голос, она что-то спрашивает, Катрина ей отвечает. Потом она пошла вниз по лестнице, изображение подрагивает, ее от этого слегка подташнивает, вот уже пол, потом резко — яркий свет, отраженный в объективе. И после этого — ничего, лишь белесый шум. Все это не на шутку взбесило Астрид, она-то надеялась, что на пленке окажется Амбер, ведь эта запись была сделана давно, как раз в самом начале.

Ей запрещено разговаривать об Амбер. Ей запрещено даже упоминать ее имя.

— История закончилась, — сказала мать. — Время вышло. Забудь об этом, Астрид. Я серьезно. С меня хватит.

В результате Астрид додумалась всякий раз, когда их машина останавливалась у светофора — и в оставшиеся дни пребывания в Норфолке, и на протяжении всего пути домой, — бормотать как заклинание: красный, янтарный, зеленый; или: зеленый, янтарный, красный (естественно, в зависимости от чередования цветов светофора). Когда до мамы дошло, что это значит, она психанула и наорала на Астрид, требуя немедленно прекратить и все такое. И Астрид ушла в подполье. Теперь она говорила: почему намбы не пойти туда-то? и так далее. Она спрашивала у Магнуса в присутствии мамы, что означает слово амбивалентный.

Она громко комментировала, сидя в машине, как вон та корова с амбициозным видом шагает вот в тот край луга или что старик мог самбы перейти дорогу. В присутствии матери она расспрашивала продавщицу в магазине о том, в чем разница между лампами с предохранителем на три и на тринадцать амбпер. По мнению продавщицы, вторая лампа дает больше света.

— Астрид, — сказала мама.

— Что? — сказала Астрид.

— Не нарывайся, — сказала мама.

— Ненавижу тебя, — прошептала Астрид, задыхаясь от ярости. Мимо проехала красная машина, и она решила заменить про себя слово «янтарный» на «красный». Смотрите, сказала она вслух, какая красивая красная машина. Вот проехала еще одна, и она сказала, правда, очень красивый оттенок красного.

Теперь у нее все красное: красная одежда, красное покрывало, новая красная зубная щетка в новом держателе в ванной, ковер в комнате красноватого тона и т. п.

Астри Пре-красная.

Мама, конечно, догадывалась, что дело нечисто, но не до конца.

Но сейчас мама в отъезде, так что Астрид уже не нужны лишние «б», слова на амб-, красный пароль и все остальное. С Майклом совершенно неинтересно играть в «красный». Астрид решила как-нибудь упомянуть Амбер при Магнусе, но пока ее всякий раз в последний момент что-то останавливало. Она не понимает, что именно. Ей почему-то кажется, что это будет подло, даже жестоко — все равно что ткнуть лежащего зверька палкой. Но тем не менее она обязательно скажет что-нибудь такое Майклу, чтобы посмотреть, как он отреагирует.

Она вытащила кассетку и вставила в прорезь вторую, потому что ужасно сильно надеялась, что это та запись с рассветами, первая запись «начала начал». Она нажала кнопку перемотки, потом пуск.

Сзади незаметно подошел парень-консультант и хлопнул ее по спине.

— Эй, — сказал он, — ты че, читать не умеешь?

На мониторе, присоединенном к камере, была надпись: Уважаемые покупатели, убедительно просим вас не включать модели самостоятельно. При необходимости обратитесь к продавцу-консультанту.

Астрид нажала паузу.

— Назови три причины, почему я должна подчиниться, — сказала она.

— Потому что я так сказал, — сказал парень. — Потому что камера — не твоя. Она продается. Вот купишь — и делай с ней что хочешь.

— Не стоит быть таким безапелляционным, — заметила Астрид.

— Че? — сказал парень.

— Во-первых: твои причины — полный отстой, — сказала Астрид. — Во-вторых, это демонстрационная модель, так? А значит, будет списана с бюджета компании в числе прочих. Так что ты мог не хамить и дать мне спокойно досмотреть кассету. Я прекрасно знаю, как с ней обращаться, не собираюсь ее ломать и все такое. И в-третьих: если ты еще раз хлопнешь меня по спине, я напишу на тебя заявление в дирекцию магазина о домогательствах к тринадцатилетней покупательнице, потому что хлопок по спине — это физическое оскорбление, а я бы не хотела никуда жаловаться, потому что это — тоже отстой.

— Чего-чего? — сказал парень. Вид у него был ошарашенный. И вдруг он рассмеялся.

— А ты остра на язычок для своих лет, — заметил он. — Но, к сожалению, еще не доросла, а то бы я пригласил тебя куда-нибудь.

— Ага, я бы так и побежала, — ответила Астрид, рассматривая камеру.

Он оказался ничего. Позволил ей досмотреть вторую кассету, не приставая и не мешая. Но на пленке не было ничего, кроме чередования убыстренных кадров перехода от тьмы к свету, и снова, и снова. С каждым началом дня тьма на экране вновь рассеивалась. И постепенно превращалось в молоко, хотя в воспоминаниях Астрид все дни тогда начинались далеким темно — синим тоном.