— Будь уверен, боярин, — проводив взглядом нетерпеливого мальчишку, сказал сапожник, — ладные сапоги справлю, сносу не будет.

Матях, поднявшись в седло, неспешным шагом двинулся следом за мальчиком, все еще опасаясь грохнуться с лошади, но уже несколько разобравшись в «органах управления». Все вместе по простоте напоминало большой неуклюжий джойстик: тронул бока пятками — поехали, натянул поводья — тормоз, тянешь правый повод — поворачиваешь направо, левый — налево. Главное — не забывать ослаблять повод по мере поворота и вовсе отпускать, когда нужно ехать прямо. Все просто, за исключением пустяка: если ездок ненароком делал слишком резкое или сильное движение, конь мог повести себя самым неожиданным образом, вплоть до вставаний на дыбы или скачков, сбрасывающих ездока в траву. Плюс постоянно колышущееся, а то и жестко пинающее в зад деревянное седло. За полуторачасовую поездку Андрей намял им себе все, что только было можно. А все остальное — натер. В паху тоже нарастала боль из-за постоянно вывернутых в стороны ног. И если, выезжая из усадьбы, сержант подумывал по возвращении разговорить скромницу Прасковью, благо теперь он для нее как бы и ровня — боярский сын все-таки! — то на обратной дороге сержант мечтал только об одном: упасть ничком на свой топчан и не шевелиться до самого утра.

— Боярин…

Андрей ощутил легкое прикосновение к плечу, резко поднял голову:

— Кто здесь?

— Вставай, боярин, заутреню проспишь, — хихикнула незнакомая девчонка и прыснула из терема.

— У-у-у… — разочарованно прогудел Андрей, одновременно потягиваясь всеми членами. — Так не договаривались.

Он перекатился на спину, покосился в сторону окна. Через щели вокруг закрытых ставен пробивались красные предрассветные лучи.

«Похоже, отныне я числюсь в списке здоровых, — понял Матях, откидывая одеяло. — Стало быть, Прасковьи с квасом у постельки мне больше не положено, а положено вскакивать ни свет ни заря и бежать, куда труба зовет».

Впрочем, дело привычное — на заставе сержанту тоже всегда первым подниматься приходится, чтобы потом подчиненных подгонять. Андрей натянул портки, ставшие уже привычными мягкие заячьи поршни, рубашку. Расправил складки, стянул ткань за спину, опоясался тяжелым ремнем.

— Коли заутреня, — невольно зевнул он, — значит, день начинается в церкви. Пойдем.

Никакой службы в часовне опять увидеть не удалось — трехдневное отпевание еще не закончилось, поп читал заупокойную. Правда, домочадцы боярина Умильного были все здесь: закутанные в платки дочери, холопы, подворники, девки. Крестились, кланялись.

«Их тут не меньше сотни, — подумал, присоединяясь к общей массе, Андрей, низко поклонился ближайшей иконе. — Богато живет Илья Федотович. На него одного такая толпа трудится. Интересно, а сколько на мою долю перепадет? — Он выпрямился, столкнувшись с пронзительным взглядом худощавого скуластого старца, грозно протягивающего ему распятие с высокого иконостаса. — Кстати, нужно крестиком обзавестись. А то один я тут такой, нехорошо».

Отвесив последний поклон, боярин Умильный повернулся к выходу. Следом заторопились все остальные.

В трапезной на столе уже возвышались блюда с холодными пирогами, кувшины с квасом и самовар с горячим сбитнем. По общему примеру Матях сам налил себе пряного напитка, закусил пирогом с грибами. Вторым ему попался пряженец с луковой начинкой. На горячее две девки принесли глубокую оловянную чашу с купающимся в коричневом соусе мясом, пару крупных караваев. Хозяева повытаскивали ножи, стали отрезать хлеб, накалывать мясо и класть на мягкие ломти. Однако, как приметил Матях, все, кроме Прасковьи, ели только мясо — пропитавшиеся соусом куски остались на столе. Худенькая скромница поступила наоборот — попробовала один хлеб, не притронувшись к скоромному угощению.

— Гликерия, подай квас, — попросил боярин. — Ты без меня погреб и амбары проверь, припасы сочти. Знать надобно, сколько за время набега крепостные наши съели. Что-то, может, прикупить потребуется. А коли что залежалось — отдай сиротам, пока не сгнило, себе потом свежее заготовим. Ты, Дмитрий, опять за старшего. Как отпевать закончат, телеги и лошадей дай смердам, почивших на кладбище отвезти. Вина хлебного для поминок выкати два бочонка. Ты, Никита…

— Можно, я собачек покормлю? — Не дожидаясь разрешения, мальчуган вскочил, пробежался вдоль стола, собирая несъеденный хлеб, и выскочил за дверь.

— Мальчишка, — усмехнулся в бороду Илья Федотович.

— А я, дядюшка, к увечным пойду, — поднялась Прасковья.

— Ты хоть поешь, добрая душа!

— Благодарствую, Илья Федотович, сыта.

— Сыта, сыта… Ай, молодые, — отмахнулся боярин, поднял со стола полотенце, вытер рот, усы, бороду. — Никто родителей не слушает. Да благословит Господь нашу трапезу, да принесет она пользу нашим телам и душам. Мы с тобой, боярин Андрей, в Порез отправимся. Поместье посмотришь, а как вернешься, отводную грамоту составлять станем. Митрий, вели коней оседлать, а мы сходим, железо гостю в дорогу соберем.

При виде деревянного потертого седла, лежащего на спине каурого[102]скакуна, Андрей мысленно содрогнулся, но виду не показал. Наклонился, прицепил круглый деревянный щит петлей за ремень позади седла, рядом с чересседельной сумкой, бердыш закинул за спину, через плечо, кистень и большущий засапожный нож пока запихал за пояс, ложку, бережно завернув в чистую тряпицу, уложил в поясную сумку. Целиком она не поместилась, ручка осталась снаружи — ну да не пилить же ее из-за этого? Перекинул ногу через седло, осторожно опустился на сиденье, прикусив губу.

«У меня там, наверное, синяк от колен до самой поясницы…» — про себя выругался он.

Илья Федотович, поцеловав жену, стремительно взлетел в седло, зачем-то причмокнул, послал коня вперед, в широко распахнутые ворота. Каурый сержанта, не дожидаясь понуканий, помчался следом. Седло несколько раз пнуло больное место. Андрей едва не взвыл и поднялся на стременах. Стало легче — лошади шли широким наметом, встречный воздух легко пронизывал тонкую ткань, охлаждая тело. И Матях впервые подумал, что мчаться так по российским просторам — действительно хорошо!

— Мы, служивый, по той дороге пойдем, по которой вотяки уходили, через Святополье в сторону Поляниц, — оглянулся на Андрея боярин. — Взгляну, каково пришлось на тамошних выселках. А в лесу перед Поляницами к Порезу повернем. Прямая дорога, она, конечно, покороче, но подходы к Керзе приболочены, да и река сама неудобная. Верховому пройти можно, но телегу не провести. А от Поляниц дорог много расходится. Анареченская дорога туда подходит. Тем, кто за Урал собирается, на Обь али Печору — прямой путь. А кто из Сибири идет, оттуда али на Хлынов отворачивают, али к Москве, через брод боярина Дорошаты, за Лобань. Ну, и на Волгу поворот имеется, в самую Персию дорога. Это если на юг повернуть и за землями соседа моего, ниже порогов, на струги сесть. Вода, она есть-пить не просит, сама до дальнего берега донесет.