— Что, опять ревела, что твой недоумок по бабам пошел? И правильно делает! Ты на себя посмотри! Корова коровой! Что мордой, что фигурой. Разожралась и еще любви хочешь! Да не рыдай ты! Кому он нужен? Прибежит обратно, как миленький. Где он еще такую дуру найдет, которая его за копейки обслуживать будет? Эх, бабы! Из вас уже песок сыпется, а ума не нажили. Вон с кого пример берите, с Ирки Бодровой.

Как только я услышала Ирочкину фамилию, я тут же достала из сумки диктофон и включила его. Ну, погоди, Пан, думала я, если это теперь называется «не волнуйся, все будет хорошо», то грош цена твоему слову.

— Зачем же с меня пример брать, Инна Ивановна? — раздался Ирочкин голосок.

— Эх, девка, девка! — мечтательно сказала, как я уже поняла, Кострова.— Не было в мое время таких орлов, как Матвей, а то и я бы не хуже тебя устроилась.

— А при чем здесь Павел Андреевич? — удивилась Ирочка.

— Ты дурочку-то из себя не строй! Знаю я, как он тебя в «Русское поле» обедать возил, из «Линкольна» своего на руках выносил. А теперь, говорят, в кино собирается пристроить. Так скоро и сниматься начнешь, звездой станешь. Только, смотри, не продешеви. У него денег немерено. Пусть квартиру хорошую тебе купит, оденет, обует, по миру повозит.

— Инна Ивановна, зачем вы так говорите? Мы с ним просто дружим. И к кино Павел Андреевич никакого отношения не имеет. Это Александр Павлович хочет меня помощником взять,— объяснила Ирочка.

Кострова расхохоталась.

— Дружат они! Это теперь так называется! В ресторане-то, небось, в отдельном кабинете сидели? Ну и как? Там диван был? Или он тебя на столе разложил? Не жестко показалось?

— Инна Ивановна, во-первых, мы сидели в общем зале, а во-вторых, почему вы думаете о нем так плохо? Он очень хороший и порядочный человек,— вопреки моим ожиданиям голос Ирочки не дрожал и не срывался, она говорила очень спокойно и серьезно.— Почему вы всегда в людях только плохое видите?

— Хороший, порядочный! Да что ты о нем знаешь? Уголовник твой Павел Андреевич, вот и все! Все знают, что сидел он, и не абы за что, а за убийство. Ты дурой не будь! Нашла кого защищать! Влюбилась, что ли? Тогда точно дура! Мужиков нельзя любить, ими пользоваться надо! Только тогда чего-нибудь в жизни добьешься. С меня пример бери! Мне бог твоей красоты не отпустил, а я все равно не пропала. Что хотела от жизни получить, то и взяла!

— Инна Ивановна,— раздался вдруг мужской голос.— Давайте мы о чем-нибудь другом поговорим.

Вот! Вот! — торжествующе воскликнула Кострова.— Смотри, что собой мужики представляют. Услышал про Матвея и задрожал, как заячий хвост. У тебя, Тихонов, штаны-то сухие или уже нет? Нашел кого бояться! Да грош цена Матвею без Панфилова, который ему за сладкий кусок, как цепной пес, верно служит. Только он мужик наш, милицейский, в обиду не даст.

— Инна Ивановна,— послышался сладкий до приторности женский голос.— А давайте действительно о чем-нибудь другом. Что мы все о Бодровой да о Бодровой, как будто на ней свет клином сошелся. Ну, не хочет она говорить, стесняется по молодости. А может, и не получилось у них ничего. Как будто вы сами не знаете, как бывает: с виду — мужик, а на деле — пустое место.

— Как же мне вас жалко! — я даже сразу не поняла, что это говорит Ирочка,— столько спокойного, холодного презрения было у нее в голосе.— Несчастные вы люди!

— Это я-то несчастная? — заорала Кострова.

— Конечно. Вы все злые, а счастливые люди злыми не бывают,— Ирочка роняла слова с восхитившей меня небрежностью, словно оказывала им милость, объясняя это.

— Ах ты, барыня какая! — судя по голосу Кострова уже не владела собой.— Ты чего это о себе возомнила, девка детдомовская? Думаешь, что один раз под мужиком растопырилась, так тебе уже все можно? Думаешь, Матвей на тебя как на порядочную смотрит? Как же! Размечталась! Да он для таких, как ты, специально в городе квартиру купил, чтобы в родной дом всякую грязь не тащить! Там после той, что до тебя была, еще постель не остыла, а он ей уже замену ищет. Только та-то девка умная была, все, что можно, от него получила, а ты дура влюбленная! Он на тебя и тратиться-то не станет, а попользуется и выгонит. На вокзале проституткой жизнь закончишь!

В ответ Ирочка только рассмеялась, как королева, наблюдающая за возней шутов у подножия своего трона.

— Да я тебя сейчас своими руками на куски порву! — истерически завопила, услышав этот смех, Кострова.

В зале послышался шум падающих стульев, крики женщин и звуки пощечин.

— Открой немедленно! — рявкнула я на вахтершу. Меня трясло от ярости, и я искренне пожалела, что у меня нет при себе пистолета.

Но она заметалась, не зная, что делать, а я, выбежав на крыльцо, махнула сидящим в джипе парням и снова заскочила внутрь. Малыш и Карлсон почти сразу же влетели вслед за мной. Мои зубы были стиснуты намертво, поэтому я только кивнула им на дверь, из-за которой продолжали раздаваться шум и крики. Они одним махом перескочили через вертушку и бросились туда. Вообще-то дверь открывалась в коридор, но они это проигнорировали и открыли ее внутрь. Вахтерша наконец сообразила, что меня лучше пропустить добровольно, не дожидаясь, когда очередь дойдет до нее, и я тоже ворвалась в зал.

Парни стояли перед Ирочкой, закрывая ее собой от беснующейся Костровой, на которой повисли Курицына и Тихонов, безуспешно пытаясь ее успокоить, а та орала, брызжа слюной, что-то уже совсем неразборчивое. Ирочка стояла совершенно спокойно и смотрела на нее с легкой улыбкой.

— Какая же вы нелепая и смешная женщина! — она пожала плечами.

— А-а-а,— взвыла Кострова, пытаясь вырваться, и Тихонов отпустил ей две звонкие пощечины. Так это он ее и тогда пытался таким образом в чувство привести, поняла я и успокоилась, что Ирочка здесь ни при чем.

А Кострова явно ненормальная, промелькнуло у меня в голове, когда я, выключив диктофон, убирала его в сумку,— вон у нее на губах и пена уже появилась.

— Ирочка,— я осторожно тронула ее за руку.— Ты хотела со мной о чем-то поговорить? Вот и пойдем. Где твоя сумка? Я думаю, что ты сюда уже никогда не вернешься, поэтому забери все свои вещи и пойдем,— я тихонько выводила ее из зала, ласково приговаривая: — Пойдем, Ирочка... Пойдем.— А парни шли за нами.

— Да, Елена Васильевна, да. Пойдемте,— она медленно шла, глядя себе под ноги, говорила медленно и была какая-то заторможенная.

— Где твои вещи, Ирочка?

— Здесь, в зале.

Я глянула на Карлсона, и он тут же повернул обратно.

— Эй! — послышался его нарочито гнусавый и протяжный голос, каким обычно разговаривают блатные, небось, и распальцовку как флаг вывесил, чтобы пострашнее было, подумала я.— Где ее сумка? — наверное, ее ему протянули, потому что он сказал: — Это все? Я спрашиваю, это все?

Должно быть, это было действительно все, потому что он вернулся к нам, неся сумочку, которая была в моде во времена молодости Нины Максимовны.