— Может, лучше поговорить? — спросил я.

— В смысле? Поговорить или что-нибудь сказать? — переспросил он.

— Ну там обменяться парой реплик.

— А… Ну, это делу не повредит.

О сексе Уит говорил так же, как о спорте или о космосе, — с благоговением верующего. В его сознании эти три темы были взаимосвязаны и подразумевали друг друга. Разговаривая о сексе, он обязательно сравнивал его с бейсболом, а космос, как нечто огромное и непознанное, неизменно приводил ему на ум все тот же секс. А я, слушая его, гадал о том, когда же и мне доведется узнать это. Невинность казалась мне проявлением посредственности, несмотря на то что гениальный Ньютон так и умер девственником.

После завтрака мама принялась мыть посуду, а мы с отцом и Уитом вышли в сад. Только что прошла снежная буря, яблони склонялись под тяжестью снега, и мама заставила отца надеть пальто и шерстяную шапку. Мы дошли до маленького холма на краю нашего участка. Уит расхваливал своего адвоката.

— Джо — отличный малый, — говорил он. — Развел меня — пальчики оближешь. Ей достались дом и машина, а мне — все акции, ценные бумаги и космические деньги.

— Как-как? — переспросил я.

— Пенсия от НАСА, — пояснил Уит.

— Ладно, я ему позвоню, — кивнул отец. Он посильнее запахнулся в пальто, поднял воротник и сказал: — Ну и холодина! Кто это придумал — пойти гулять? Сын, ты?

— Можем пойти назад, — сказал я.

— Хочешь — садись ко мне на закорки, — предложил отцу Уит.

— Ни за какие корки и коврижки. Только своим ходом.

Мы повернули к дому. Я поглядывал на отца: лицо его было бледно, как у страдающего морской болезнью. Он говорил, что лекарство, которое он принимает, имеет вкус, какой, наверное, был у ртути. На полпути ему пришлось остановиться передохнуть. Он прислонился к старой кривой яблоне, засунув руки в карманы пальто, посмотрел по сторонам и кивнул, словно соглашаясь с тем, что саду тоже приходится нелегко. Потом взглянул на меня. Мне показалось на секунду, что вот сейчас он заговорит со мной искренне, расскажет, о чем думает, чего боится, и этот момент надолго останется потом в моей памяти. Вместо этого он отвел взгляд и сказал:

— Ужасно хочется жареной курятины, а твоя мама не разрешает. Подумать только: у меня в голове опухоль размером с грейпфрут, а она отказывается как следует зажарить куриные крылышки. Говорит, что это плебейская еда.

Голос его печально замер.

— Давай я тебе принесу потихоньку от нее, — предложил Уит.

— Нет, она почувствует, — покачал головой отец. — Мышь в этом доме пукнет — она сразу чувствует.

Я засмеялся, а потом сказал:

— Давай мы тебя отвезем в ресторан, где подают жареную курицу. Я даже знаю одно местечко на окраине города.

— Хорошо, мы устроим там Тайную вечерю. Но только курица обязательно должна быть острой.

Отец был прав, мама действительно презирала «плебейскую еду». Она могла приготовить мясной рулет, но ни в коем случае не гамбургер; жареные куриные палочки — но не просто жареную курицу. Отцу становилось хуже, она проводила все время с ним, забросив свой «Леварт», и ее кулинария из экзотической постепенно превращалась в раннюю американскую. Это была традиционная кухня Новой Англии: отварное мясо, хлебный пудинг, густая похлебка, запеченная треска, запеканка — пища пуритан, боявшихся оскорбить Господа чем-нибудь роскошным. Блюда подавались с белыми льняными салфетками, а посреди стола ставилось украшение из засохших цветов. Отца явно угнетала атмосфера таких обедов. Думаю, он втайне мечтал о пыльной однокомнатной квартире, в которой вечно звучит музыка Джона Колтрейна, а подоконник уставлен рядами банок из-под консервированного супа. Я думаю, что такой образ жизни представлялся ему более честным ввиду скорой кончины: мамины обеды как бы пытались заговорить смерть простотой и праведностью прежних времен.

И вот в один прекрасный день мы с Уитом, рискуя навлечь на себя гнев мамы, буквально похитили отца, чтобы накормить его жареной курятиной. Но нам следовало вовремя вернуться домой: надо было успеть к торжественному ужину, который мама устраивала по случаю моего приезда. Выехали мы около полудня. За рулем сидел Уит. Мы направились в один из пригородов, где никто из нас раньше не бывал: рабочий район между старым шоссе и железной дорогой, по которой когда-то везли грузы из Дулута. На небольшой улочке теснились закусочные и магазины «24 часа». У мастерской таксидермиста оставались незанятыми места для парковки. Напротив высились развалины старого склада с заколоченными окнами и покрытыми граффити стенами.

— Отлично! Получим здесь пищевое отравление! — кивнул отец.

Я начал уже немного привыкать к его язвительным и туповатым шуткам.

— Нет, ты не врубаешься, — покачал головой Уит. — Формула такая: чем хуже выглядит рыгаловка, тем лучше там жарят кур.

— Понятно, — улыбнулся отец. — Значит, ты открыл новый закон Ньютона.

Забегаловка представляла собой выкрашенную в светло-оранжевый цвет деревянную будку. Над ней мигала неоновая вывеска, на которой светились не все буквы: «КУРИНОЕ БАРБЕКЮ И РЕБРА И БАР».

Я показал Уиту место, где можно припарковаться, и мы оставили наш «олдсмобиль» между двумя пикапами — «шевроле» и «фордом». Внутри пришлось подождать, пока освободятся места. Закусочная была набита битком: строительные рабочие, обслуживающий персонал из колледжа, таксисты, работники местной фабрики. К обеденному залу примыкал бар с узкой стойкой и высокими деревянными табуретами. Там стояли биллиардный стол и музыкальный автомат, на стене висело чучело большого окуня. Я спросил у отца, где бы он хотел сесть.

— Вон там, в гуще событий, — показал он на прокуренный бар.

Мы вошли туда. Я, само собой, не выглядел человеком, которому уже исполнился двадцать один год, и потому не мог посещать бары, но тут, похоже, никому не было до этого дела. Бармен с туповатым лицом только раз глянул в нашу сторону, когда мы заняли столик возле музыкального автомата.

Стали читать меню.

— Итак, Сэму курятину, это ясно, — сказал Уит. — Я тоже, пожалуй, погрызу крылышки. А ты что будешь, Натан?

— И я то же самое.

Бармен, словно спохватившись, подошел, чтобы вытереть со стола, а потом принял заказ. Когда он уже уходил, отец крикнул ему вдогонку:

— Еще три пива, пожалуйста!

Бармен критически оглядел меня и спросил:

— А ему есть двадцать один?

— Как раз сегодня исполнилось, — ответил отец. — Мы празднуем его день рождения.

Я порадовался тому, что отец так быстро среагировал, — значит, он чувствовал себя лучше. Но с другой стороны, было в этом и что-то странное: он никогда так не лгал.

Бармен еще раз критически оглядел меня и спросил:

— «Миллер» или «Будвайзер»?