Хайруллин, на секунду выглянув из окопчика и опять не увидев там ничего хорошего, рывком выскочил наверх, на прощанье выстрелив из нагана в озарившееся понимающей и благодарной улыбкой лицо своего лучшего друга…

Директива № 003. Москва.

22 июня 1941 года, 21 час 15 минут

«…противник наносит главные удары из Сувалкского выступа на Алитус, вспомогательные удары в направлении Тильзит-Шауляй.

Приказываю: 23 июня концентрическими сосредоточенными ударами войск Северо-Западного и Западного фронтов окружить и уничтожить сувалкскую группировку противника и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки…»

Подпись: Нарком обороны Маршал Советского Союза Тимошенко.

Получена Павловым 23 июня в 5 часов 18 минут.

Во исполнение этой директивы к 11 часам утра 23 июня из Белостокского выступа два механизированных (6-й и 11-й МК) и один кавалерийский (6-й КК) корпуса нанесут удар не на юг — во фланг и тыл Гудериана, а на север… Где и сгинут бесславно под ударами с воздуха…

Дорога, забитая изувеченной техникой до совершенно непроезжего состояния… Машины, повозки, новейшие KB и старенькие БТ-2… На много, много, много километров…

Называется это побоище — Конно-механизированная группа генерала Болдина.

23 июня 1941 года. 05 часов 19 минут.

Севернее Бреста. Немирув

Из динамиков агитационной машины отдела пропаганды вырывается бодрая маршевая песня: «Гимн Русского похода», автор музыки Альфред Йиллинг… слова народные.

«Auf, Kamerad! Die Zeit ist reif!

Am Himmel steht ein Feuerschwif!

Die Infanterie ruft — Marsch voran!

Lasst uns nach Russland starten!

Der Fuhrer ruft — drum, Schats, ade!

Zum Siege Sturm die Ost-Armee!»

С закатанными по локоть рукавами, бодрые, веселые — они вступали на нашу землю…

В этом конкретном месте — их много, очень много…

А наших там было…

Окопчик. В нем — два немолодых[75]мужичка, призванные из запаса на Большие учебные сборы, сведенные в этот окоп общей печальной судьбой. На бруствере лежат две старенькие винтовочки, да пара гранат…

Мужички терпеливо ждут врага. Держат свой фронт.

Один, похожий на школьного учителя, без всякой надобности протирает полой гимнастерки круглые очки в металлической оправе. Губы шевелятся, он что-то неслышно ритмически шепчет — неужели стихи? Поверить невозможно…

Второй, по виду типичный ЖЭКТовский слесарь-сантехник, напоследок яростно затягивается смятой папиросой «Беломорканал», фабрики им. Урицкого… и по всему видно, прекрасно понимает — докурить уже и не успеет.

Потому как осталось им жить всего минуту до начала их первого и последнего боя, и столько же после броска их гранат и пары-тройки торопливых выстрелов…

За ними и рядом с ними сейчас никого. Только поле, лесок, голубое, выгорающее небо… Только Советская Родина.

Спокойный, чуть усталый голос. Никакой патетики. Доверительная, дружеская интонация…

Мы это дело сразу увидали —

Две роты как поднялись из земли,

И рукава по локоть закатали,

И к нам с Виталий Палычем пошли.

А солнце жарит — чтоб оно пропало!

И больше нет уже у нас судьбы иной…

И я шепчу: — Постой, Виталий Палыч,

Подпустим гадов ближе, дорогой…

Окопчик наш — последняя квартира,

Другой, уж видно, нам не суждено…

Поганые мышастые мундиры

Подходят, как в замедленном кино…

А солнце жарит — чтоб оно пропало!

И больше нет уже у нас судьбы иной…

И я шепчу: — Постой, Виталий Палыч,

Подпустим гадов ближе, дорогой…

Как тихо в мире… Вижу лишь я только —

Травиночка в прицеле задрожит…

А сзади — лес, не нужный нам нисколько…

Но сзади… Сзади Родина лежит.

Пусть солнце жарит — чтоб оно пропало!

Пусть нет уже у нас судьбы иной…

И я сказал: — Давай, Виталий Палыч!

Кидай свою гранату, дорогой!

Слова тоже — народные… музыка Визбора. А что, Визбор, он не русский народ?

…Народы у нас разные. Фашистская сволочь — и советские люди. Потому и разные песни поем…

23 июня 1941 года. 06 часов 21 минута.

Штаб 4-й армии

— Товарищ командующий, я чудом, чудом уцелел! — Горячась, захлебываясь слюнями, начальник штаба армии Сандалов почти кричал. — Если бы я вовремя не прикрылся, то осколок прямо в меня угодил бы! Представляете, какая бы это была потеря для штаба, для армии, для всего фронта? Эх, вот только жалко — потерял я своего любимого котенка, отстал, видно, где-то, мой бедный Белянчик… И «эмка» моя сгорела — представляете, мне пришлось в кабине простого грузовика ехать!

— У нас здесь ходят слухи, что противник, прорвавшись между Высоким и Брестом, распространяется на Видомль! — нетерпеливо перебил Сандалова командующий армии Коробков. — Поезжайте сами в дивизию Васильева, узнайте, что там делается, и свяжите его с танкистами.

— Виноват, товарищ командующий, — Сандалов удивленно пожал плечами, не веря своим ушам, — но я очень занят, мне надо срочно готовить оперсводку для Генштаба! Сами ведь знаете, главное — ведь не то, что именно произошло, а — главное, как об этом правильно доложить руководству…

— Поезжайте немедленно! — взорвался Коробков. — Я и так излишне Вам доверился! С Вашей эрудированностью и образованностью может так случиться, что докладывать оперсводку будет уже некому!

Сандалов уходит обиженный в лучших чувствах, очень-очень тихо, чтобы никто, никто не услышал и не доложил, бормоча под нос: «Самодур! Совершенно невоспитанный тип! Мужлан!».

23 июня 1941 года. 06 часов 31 минута.

Жабинка

— Скотина! Ты что с моей машиной сделал?! Я ее тебе доверил, как человеку, а ты! Петух ты гамбургский!

Красноармейца Эспадо можно понять… Его любимый «саблезубый» весь покрыт шрамами и вмятинами, как будто его царапала сотня обезумевших великанских котов…

— Так ведь, товарищ командир… Налет был…

— Я уже понял, что был налет! Отчего же вы, лишенцы, из зенитного пулемета не стреляли? Так близко бомбу можно положить либо с пикирования, либо уж совсем случайно, а я в такие случаи не верю!

— Да что Вы, товарищ командир, на нас все орете, как потерпевший! Ночку всего и отдохнули мы от Вас… — окрысился башнер.