Кроме того, прибывшие и без объяснений поняли, что дальше по обмелевшей реке им не проплыть, слишком глубоко забрались.

Следующие дни англичане попросту мучились от обжорства. У этих странных русских на стол ставились такие блюда и в таком количестве, что по окончании трапезы от стола можно было только отползать. А хозяева даже обижались, что не все съели, что больше не могут.

Поселили новых гостей не в монастыре, а в Холмогорах, так распорядился воевода Микулинский. У него же нашлись люди, говорившие по-немецки гораздо лучше монаха Пафнутия. Многие англичане сносно понимали немецкий, и беседы пошли легче. Ченслор едва успевал записывать в свой дневник впечатления от потрясшей его страны. По просьбе англичанина в Москву был спешно отправлен гонец к государю Ивану Васильевичу с сообщением о желании англичан торговать с Русью и вообще иметь дела с Москвой.

Воевода приказал поить англичан медами и вином до полного умопомрачения, потому как вино да ставленые меды не хуже пытки развязывают людям языки. В первый же день для них истопили просторную баню на воеводином дворе. Отправили туда команду по очереди, сначала самого Ченслора, а потом уж остальных моряков без разбора.

Гости с изумлением оглядывали внутреннее убранство русской мыльни. Воевода сам московский, а потому и баню поставил себе такую же, как была дома – просторную, с большой каменкой, заваленной отборной галькой-окатышами, широкие лавки, скобленные до желтизны, на полу солома, чтобы ноги не скользили по дереву… В пол вделаны куски камня. Ченслор указал на них с вопросом, толмач, замешкавшийся с раздеванием, задержался в сенях, но его и не ждали, в бане все понятно без слов, потому Никита, везде сопровождавший гостей, попросту поелозил своей пяткой по камню, мол, мозоли так стирать. Ченслор довольно рассмеялся – хитро придумано!

На раскаленную гальку плеснули выстоянного кваску, по всей мыльне разнесся сладковатый приятный дух. Гостя уложили на полку лицом вниз, облили водой, но он тут же едва не вскочил – в мыльню вошла ядреная девка, одетая в тонкую рубаху, которая мигом промокла и облепила ее тело, нимало не смущаясь, взяла связку дубовых веток, сунула в лохань с водой и принялась там потряхивать. Никого из мужчин появление полуголой красавицы нимало не смутило, как и ее саму нагота остальных. Ченслор с трудом проглотил комок в горле и отвернулся, совершенно не понимая, почему должен лежать на голой доске, облитый водой, и ждать, пока помоется девка. Но решил не задавать дурацких вопросов, все же в гостях.

А красавица не собиралась мыться, напротив, она подошла к самому Ченслору и вдруг… огрела его этими ветками по спине! Не будь англичанин в чем мать родила, он бы вскочил, заорав от возмущения. Если ей нужна полка, то можно было просто попросить освободить, зачем же гнать веником?! Но неприкрытая нагота заставила его лишь повернуть голову с намерением объяснить нагой претендентке на полку, что если она отвернется, то он, Ченслор, удалится и сам…

И тут англичанин почувствовал, что его не собираются выгонять, напротив, девка не хлестала его как попало, она, закусив губу, с явным удовольствием, даже каким-то остервенением принялась охаживать спину и то, что пониже спины, этими самыми прутьями! Движения были ловкими, листья то едва касались кожи, то вдруг проходили по ней, обжигая. Девка работала уже двумя связками веток и двумя руками. Веники то сходились на пояснице Ченслора, то снова разбегались, и каждый ласкал свое место, то вдруг оба принимались за бока или ноги, возвращались к спине…

Большего блаженства Ченслор, кажется, не испытывал за всю свою бурную и тяжелую жизнь! И нагота девки уже совершенно не замечалась и не смущала. Ее крупные груди, скованные облипшей рубахой, прыгали от усердия перед его глазами, сначала стосковавшемуся по женской красоте моряку очень хотелось их коснуться, но потом даже это желание притупилось, по телу разлилась невыразимая истома, оно расслабилось и разомлело. В голове лениво ползала только одна мысль: разрешили бы поспать прямо здесь…

Но не то что поспать не разрешили, а еще и вдруг потащили… купаться в холодной воде. Мало того, в реку принялись бросаться прямо со второго порога бани, не обращая внимания на возившихся на берегу неподалеку женщин. Но и те даже голов не повернули в сторону купавшихся. Видно, были приучены к такому странному поведению.

Ченслор прыгать в реку категорически отказался.

– Воды холодной боится, что ль? – подивился Никита.

Оказалось, нет, попросту не умеет плавать!

– Моряк и не плавает?! – Такого холмогорцы не видывали, но снизошли и не стали держать голого англичанина на ветру, окатили холодной водой из ушата и потащили обратно в мыльню. Веники девки заходили вдвое быстрее, а пар заволок все внутри настолько, что не было видно даже вернувшихся обратно Никиты с товарищами.

Когда слабеньких от полученного удовольствия Ченслора с товарищами привели в трапезную, они готовы были соснуть прямо на лавках. И снова не пришлось, рекой полились меды, на столах появились сытные закуски.

Воевода наказал Никите с толмачом не пить, а внимательно слушать, что станут болтать меж собой гости. Меды после баньки развязали морякам языки гораздо сильнее любого крепкого вина или грога. Но и тогда толмач не услышал ничего нового, англичанам попросту нечего было скрывать, они действительно приплыли разведывать новые земли и очень радовались, что открыли русские берега.

Воевода хохотал во все горло:

– Это как так «открыли»?! Это вы нас открыли?! Дурьи головы, да наши пушки не в пример лучше ваших!

Получилось, что Микулинский проболтался больше, чем спаиваемый им Ченслор, ведь о том, что русские уже обследовали английские пушки, никто из прибывших не знал. Хорошо, что пьяные гости ничего не поняли из речей русского воеводы, а толмач переводить не стал.

Утром, проснувшись от яркого солнечного луча, попавшего на лицо, Ченслор с изумлением обнаружил рядом с собой ту самую девку, что вчера рьяно работала вениками над его телом. Он принялся судорожно вспоминать, как она сюда попала и что было ночью. Не вспомнил, но, потому что девка вела себя спокойно, видно, не слишком буйствовал. Ричард, никогда не отличавшийся ханжеством, все же не знал, как себя теперь вести. Выручила сама красавица, она тоже проснулась, видно, почуяв движение англичанина, повернулась на бок и уставилась на Ченслора, соображая, как с ним разговаривать. Он не знал русского, она – английского.

Немного подумав, девка откровенно махнула рукой и вдруг потянула руку Ричарда к себе. Одеяло сползло, открыв полное плечо и крупные груди с выступающими темно-красными сосками. Девка положила кисть Ченслора на грудь, тот почувствовал, что его бросает в жар от упругого крепкого тела, и потому не сопротивлялся. Красавице, видно, надоела нерешительность Ричарда, она вдруг прижалась всем телом к истосковавшемуся по женским прелестям моряку, обхватила того руками и ногами. Больше уговаривать не пришлось. Даже не задумываясь, что за этим последует, Ченслор перевернул девку на спину.

За дверью, прислушавшись к вскрикам, доносившимся из комнаты, слуга воеводы Микулинского Тетерев с усмешкой покачал головой: сильна Акулька, и сама вопит, и англичанина заставляет кричать от удовольствия! Экая девка, ни устатку в любовных утехах не знает, ни стыда. Всем известно, что лучше нее никто в баньке вениками не похлещет, но и на перине тоже лучшая. Ее бабы и били, и пытались в дегте с перьями вывалять, а Акулька только мужикам с гордостью синяки показывала во всех местах, особо хвастаясь теми, что на груди да пониже боков. От такой демонстрации мужики входили в раж и работы у Акульки только прибавлялось.