В медицине есть такой диагноз — метеоризм. Вот так и летел всю дорогу — то, бледнея от боли, то, краснея от стыда. Благо, что мои попутчики дышали через кислородные маски и вони особо не слышали. Иначе мне можно было со стыда провалиться.

— Да ну, ничего страшного! Мы в своё время всякий народ возили, — Слава улыбнулся, — хотя, если честно признаться, то в подобной ситуации приятного мало.

— Вот именно! Лечу, а в голове только одна мысль: скорее бы граница, там уже пониже пойдём, может, полегчает.

Вообще-то мы все ждали государственную границу с нетерпением. Дело даже не в том, что хотелось поскорее в Союз, домой. Это — само собой разумеется. Летели-то мы без оружия. Не дай Бог, что случится — можно и с парашютом выпрыгнуть, он был у каждого, а вот на земле, на «духовской» территории без оружия было бы несладко.

При пролёте Амударьи (там прохолодила граница с Афганистаном) борттехник встал, демонстративно расстегнул подвесную систему, освободился от парашюта и станцевал что-то отдаленно напоминающее украинский гопак.

Всё. Афганистан с его непонятной и никому ненужной войной уже позади. Здравствуй, Союз!

— Живот-то хоть отпустило? — поинтересовался Слава, хитро улыбаясь.

— Какой там! Плохо, оказывается, я в школе географию учил. Впереди ещё были горы Памира. Пришлось ещё немного помучаться, но эмоции переполняли, и поэтому на боль уже мало обращал внимания. Всё «пивные неприятности» прекратились, как только наш самолёт стал снижаться при подлёте к Ташкенту.

Таможню прошел быстро. Немного смутила улыбка таможенника, когда он пропустил через «телевизор» мою парашютную сумку, где лежали японский двухкассетник, «варёнки», приобретенные в дуканах и прочие «колониальные товары» для подарков родным.

Только дома раскрылся секрет этой загадочной улыбки — кто-то из моих Баграмских или Кабульских коллег засунул-таки среди вещей каменюку килограмма на полтора.

— Запихнули все же «подарочек». Молодцы! — рассмеялся Конюхов, — интересно, а у других попутчиков что-либо подобное было?

— Кто и какой «бакшиш» домой привёз, я не знаю, но тогда больше всех досталось Сашке Захарову. Через «телевизор» его чешские абсолютно новые чемоданы прошли нормально, но овчарка, натасканная на наркотики, уселась возле самого большого.

Долго Сашку «шмонали». Он уже и вещи все выложил, но собака всё не хотела оставить в покое уже пустой чемодан. Таможенники уже собирались, было подкладку взрезать, но пришел какой-то их сотрудник довольно пожилого возраста, и, узнав, что Захаров был авианаводчиком, поинтересовался: имели ли он, или его коллеги отношение к наркотикам.

Александр честно сознался, что нет, но у каждого авианаводчика на «боевых» при себе постоянно было несколько шприц-тюбиков с противошоковым составом. Иногда, когда санитарный вертолёт долго не прилетал за раненными, ожидавшими эвакуации в госпиталь, нам приходилось им делать уколы. Особенно, если боль у них была уже нестерпимой, или ранение очень тяжёлым.

Таможенник уже, вооружившись лупой, внимательно осмотрел чемодан, и сказал кому-то с досмотровой группы: «Всё нормально. Пропустите». Потом пристально посмотрел на Захарова, улыбнулся и добавил: «А ваши друзья — большие шутники. Они сделали уколы противошоковым шприц-тюбиком в углы чемодана. Такое в моей практике уже встречалось. Правда, это было уже очень давно, в году восемьдесят первом или втором…».

Пока наш «контрабандист-наркокурьер» складывал вещи в свой спасённый от вспарывания чемодан, мы успели договориться с таможенниками, что они на своём автобусе помогут завезти наши вещи обратно в самолёт.

Сашка возился долго. Мы перебрались в курилку и там, уже в неформальной обстановке, травили байки.

«Конечно, исколотый промидолом чемодан — вещь, встречающаяся довольно редко, но на прошлой неделе у нас был случай, заставивший нас и поволноваться и посмеяться вдоволь, — рассказывал кто-то из смены, энергично жестикулируя, — при перелёте с Кабула одному капитану, кажется, он был танкистом, причем довольно интеллигентного вида, приспичило по большой нужде. Не знаю, может, съел что-то не то, или просто вовремя не сходил в заведение, которое каждый нормальный пассажир посещает перед длительным перелётом. Ведь уже всем известно, что в военном Ил-76 туалета нет. Обычно борттехник держит «поганое» ведро на случай, если кому-то из пассажиров с плохим вестибулярным аппаратом станет нехорошо или приспичит по-маленькому, но в тот раз оно уже использовалось кем-то по своему предназначению.

Бледнея и покрываясь потом, капитан, стал просить борттехника помочь ему, но тот кроме ведра и предоставления возможности спрятаться с ним за чехлами, ничем не мог помочь. Такая перспектива почему-то танкисту не понравилась, и он упросил «бортача» отдать старый штурманский портфель, где тот держал всякий хлам. Борттехник долго не соглашался, но когда наш страдалец клятвенно заверил, что портфель с новым его содержимым он вынесет с самолёта и выбросит лично, техник сдался. Капитан быстренько сделал своё дело прямо в портфель и уже спокойно долетел до самого Ташкента.

При выходе с самолёта незадачливый пассажир понял, что вынести из самолёта и выбросить портфель со всем содержимым под пристальными взглядами пограничников и без таможенного досмотра будет невозможно, и он сделал вид, что просто «забыл» портфель.

Рассердившийся техник подошел к встречающему прилетевших пограничнику и сообщил ему, указав на капитана, что этот пассажир весь полёт суетился и всё пытался спрятать портфель. Пограничник отреагировал мгновенно: «Товарищ капитан, возьмите свой портфель!»

Танкисту пришлось взять его, но при входе в здание, где производился таможенный досмотр, он снова попытался выбросить злополучный портфель в урну.

Это насторожило уже всю смену. «Телевизор» ничего не показал, а капитан из-за своей скромности и стеснительности никак не хотел признаваться, что у него там находится и, тем более открывать. Наконец-то, покраснев до корней волос, он признался, что там кроме дерьма ничего нет. Мы были непреклонны и требовали показать содержимое именно этого багажа. Тут, наконец, капитан, не выдержал и сдался — открыл портфель.

Посмотрели: действительно, там было дерьмо. Наш танкист, трясущимися руками застегнул портфель и чуть не плача говорит: «Вот видите! Вот видите! Я же вам говорил, а вы мне не верили!».

Вот смеху-то было!».

Конюхов громко расхохотался. Успокоившись, закурили еще по одной сигарете.

— Станиславович, я ещё хотел спросить, а ты помнишь свои ощущения, когда впервые вышел в мирный советский город после возвращения с Афганистана?

— Конечно, помню. Мы переночевали прямо в самолёте, укрывшись каким-то брезентом. Утром стало ясно, что наш вылет будет не раньше четырнадцати часов из-за погоды на аэродроме посадки. Вместе с Захаровым и Шишкиным мы решили посетить местный базар.

Правда, походить вволю по базару нам так толком и не удалось. Среди людей, говорящих по-узбекски и внешне от «духов» отличающихся только одеждой мы без привычных автоматов чувствовали себя очень неуютно. Поэтому скупились очень быстро и вернулись обратно к самолёту. Оказалось, что мы не одни такие. Все наши попутчики уже были у борта. Чтобы привыкнуть к мирной жизни тоже нужно было время….