Возьмем, к примеру, бегство Джека из Датфилдс-ярда. Похоже, все забыли о том, что ворота шириной всего-то девять футов были перегорожены тележкой с впряженным в нее пони. Места обойти ее совсем не осталось, и тележка была низкой, так что под ней тоже не пролезть. Однако каким-то образом, поскольку другого пути не было, Джеку удалось проскользнуть. Теперь возьмем пони. Согласно показаниям, данным мистером Димшуцом на предварительном следствии, пони – животное пугливое. Говоря его собственными словами: «Мой пони норовистый и очень пугливый». Он также отметил его «странное, упорное нежелание войти во двор». В конце концов, именно странное поведение пони и сообщило Димшуцу о присутствии Джека. И вот когда тот поднялся из темноты, чтобы бежать, воспользовавшись тем, что возница бросился к дверям Международного клуба образования рабочих, он столкнулся с перепуганным животным. Но пони никак не реагирует на его появление: не встает на дыбы, не брыкается, не ржет, не мечется на месте, не обращается в бегство – ничего такого. Это потому, что он, хоть и не семи пядей во лбу, кое-что понимает. Например, пони знает, что большой человек может его побить, в то время как маленький, скорее всего, окажется ребенком и бить не станет. Вот почему пони не испугался и никак не отреагировал на внезапное появление черной фигуры; по размерам этой фигуры он тотчас же определил, что она не представляет опасности.

Далее, Джек должен быть невидим. Не в физическом смысле, а в психологическом: он из тех, на кого любой, из высших слоев общества и из низших, получивший хорошее образование или же нет, посмотрев, ничего не увидит. Отчасти это объясняется упомянутыми выше худобой и невысоким ростом, но также и поведением. Подобное поведение, точно рассчитанное, – это опять-таки то, к чему должен стремиться рейдер, переодетый разведчик среди врагов. Он должен произвести впечатление простого бедняка, лишенного каких-либо отличительных черт, совершенно непримечательного с виду: он должен сливаться с обоями на стене. Однако это относится только к свидетелям, видящим его путь к месту преступления и обратно. Что также крайне важно, ни одна из жертв не кричала, не попыталась оказать сопротивление или бежать. Все они увидели в Джеке – с того момента, как он подошел, и далее, пока в дело не вступил нож, – лишь человека, не представляющего никакой угрозы; вот почему ему удалось приблизиться на расстояние удара и так стремительно с ними расправиться.

Теперь поговорим об остроте зрения. Она у Джека необычайная, не простая «единица», как у нормального человека, а крайне редкая, но невероятно высокая «двойка». Он видит в темноте дальше и лучше различает детали в свете полумесяца, который предпочитает…

Я вмешался, не в силах удержаться:

– Профессор, Энни Чэпмен, вторая жертва, была убита не при свете полумесяца, а в полной темноте.

– Верно. Джек сделал исключение. А почему? Потому что он, как и подобает хорошему рейдеру, уже произвел рекогносцировку и установил, что проститутка поведет его к дому двадцать девять по Хэнбери-стрит, по проходу и во двор. Он знал, что двор будет освещен отсветами из окон соседних домов двадцать девять и двадцать семь. В данном случае луна была не нужна. Джек нанес удар, не видя свою жертву. И это также то, что должен делать солдат, иначе он будет убит. Он должен приспосабливаться. Поэтому Джек определил правильный диапазон освещения: света достаточно, чтобы действовать, и в то же время недостаточно, чтобы его выдать. Несомненно, ему уже приходилось действовать при таких условиях в боевой обстановке; он обладает соответствующим опытом и готов противостоять полиции. С другой стороны, будучи гибким и находчивым, Джек при необходимости способен нарушить правила.

Я записывал все это стремительными росчерками и крючками, образующими скоропись; в то же время услышанное вызывало у меня живой интерес. Профессор Дэйр проник в самую глубину проблемы! Возможно ли, что он величайший в мире сыщик? Или же я величайший в мире тупица?

– Позвольте подвести итог: мы имеем дело с очень особенным англичанином. Он чувствует себя уютно среди диких племен, в глуши пустыни или джунглях. Ему по душе уединенные, пустынные места. Он жаждет вырваться из шелковых пут нашего викторианского общества, с его жесткой кастовой системой и ужасающим лицемерием, однако готов рисковать жизнью ради тех, кто одинок. Он способен выжить среди туземцев, из чего следует, что у него способности к языкам. Его можно назвать первопроходцем империи. Он первый, кто идет в неизведанные земли и прокладывает путь. Он умеет быстро разбираться в тонкостях взаимоотношений племен и играть на их междоусобных противоречиях, притом не забывая действовать в интересах королевы. Отсюда следует, что он мастерски владеет всеми хитростями разведки, такими как шифрование, связь, убийство, скрытность, маскировка, изменение внешности, обман. Он любит приключения и быстро устает от той ерунды, о которой говорят на балах и званых вечерах, на Уайтхолле, в здании Парламента и в Букингемском дворце. У него друзья в политических кругах и в разведывательном сообществе, следовательно, он учился в привилегированной частной школе, где познакомился с теми, под чьим началом ему предстояло впоследствии служить, где научился быть надежным, преданным короне.

– Если к этому еще добавить дислексию, – возбужденно воскликнул я, не в силах сдержаться, – помилуй Бог, он у нас в руках!

– О, я не упомянул о самой примечательной его черте, – сказал профессор Дэйр.

Он умолк, не лишенный театрального коварства.

– Какой, черт возьми? – нетерпеливо спросил я.

– Как я уже говорил, духовной.

Этот человек, подобно загадочному сфинксу, играл со мной как с дураком. И я, полный дурак, не смог устоять.

– Профессор, что вы имеете в виду?..

– Ну как же, разве это не очевидно? У этого человека есть вера, и он выражал ее всякий раз, когда наносил удар. Это его фундамент, его религия, его бог. Он искренне в это верит.

Должно быть, выражение моего лица развеселило Дэйра, и он наконец сжалился надо мной.

– Этот человек в первую очередь гуманист.

Гуманист? Гуманист-душегуб? В этот момент я подумал: «Прощай, Шерлок Холмс!»

18 октября 1888 года (продолжение)

Я достал свое оружие. Это был мой член.

– Ну вот, – сказала она, – предоставьте Сьюзи раскрыться перед вами и сделать так, чтобы вам стало приятно и тепло, именно этим Сьюзи и занимается, точно.

Прикосновение ее рук действительно оказалось ангельским. Я ощутил их своим твердым естеством. Она ввела меня в себя, и пальцы ее были нежные, но твердые, ласковые, но деловитые, идеальные и чувственные. Я ощутил некоторое ерзанье, когда она нашла вход, расположилась под нужным углом, толкнула, потянула, направляя, поправляя, примеряя, приближаясь ко мне сама и приближая меня к себе, и наконец полностью овладела мною, и я погрузился в самое ее нутро. Я почувствовал словно скольжение атласа по шелку с тонким намеком на смазку, поверхности соприкоснулись с наилегчайшим трением, обеспечившим восторг тесноты, и мы образовали идеальную гладкую динамо-машину, скользящую, скользящую, скользящую до тех пор, пока я не почувствовал, что умру, если она сойдет с колеи или если у меня иссякнет мой инструмент.