Татуировки еще лет десять назад — во времена морских странствий Лайама — встречались не часто, сейчас же от них рябило в глазах. Очевидно, теперь они почитались за особый род моряцкого шика. Наколку во весь лоб делать Лайаму не хотелось, но плащ, чтобы не выделяться в толпе, придется сменить. «На куртку, — подумал Лайам. — На стеганую дешевую куртку. Бедняки не носят плащей».

Через какое-то время он решил, что мальчишка уже должен бы справиться с поручением, и окольным путем вернулся к знакомому кабачку.

«Миротворцев не видно, мастер», — доложил Фануил, круживший над улицей в стае крикливых чаек.

«Так-то оно так, но…»

Лайам с независимым видом прошел мимо лавки и, заглянув в окошко, удостоверился, что посторонних там нет.

— Ты обскакал звонарей, — сказал он радостно ухмыляющемуся мальчишке. — Сдача твоя. Сколько взяли за доставку письма?

— Одну корону, — боязливо откликнулся оголец: за золотой, им таким образом выгаданный, ему по чести бы следовало четырежды обежать весь Торквей. — Но вы ведь сами сказали…

— Вы сами сказали, сударь… — залебезила вдова.

— Сказал-сказал, — перебил их нытье Лайам и ободряюще улыбнулся. — Квитанция у тебя?

Мать и сын растерялись. Наконец мальчишка вспомнил о бумажонке, в которую был завернут второй золотой. Он развернул ее и протянул Лайаму.

Лайам взял смятый листок, поблагодарил и поспешил выйти из лавки, пока алчной парочке не вздумалось слупить с него денежки за что-либо еще.

Надпись, слегка смазанная от соприкосновения с потными ладонями порученца, удостоверяла, что гонцы письмо приняли и обязуются доставить его адресату в течение дня. Лайам облегченно вздохнул, аккуратно сложил квитанцию вчетверо и сунул ее в кошелек.

«Это сделано», — подумал он, забирая на север.

К вечеру письмо будет у Катилины. Гонцы — народ странный, но скрупулезный, они относятся к доставке почты как к своей священной обязанности. Этот клан возник и добился высокого положения в первые годы образования королевства.

Тогда многие знатные партии выдвигали своих кандидатов на трон, лорды интриговали, их доверенных лиц с разного рода посланиями частенько перехватывали в пути. Основателем клана был простолюдин по имени Гней, вассал лорда, в конце концов сделавшегося монархом. Этот Гней прославился тем, что, попав в руки врагов, стойко перенес пытки, которым его подвергли, но так и не выдал мучителям тайных замыслов своего господина, что помогло тому с успехом их осуществить. Благодарный избранник судьбы, взойдя на престол, утвердил при дворе должность гонца и поручил Гнею ведать доставкой королевских посланий. Кроме того, он наделил своего героического слугу статусом неприкосновенности и даровал ему право бесплатного проезда на Лестнице.

Потомки Гнея-гонца унаследовали привилегии своего пращура и стали предлагать курьерские услуги любому, кто в них нуждается и готов заплатить. За тысячу лет, прошедших с той поры, семейство потомственных почтарей разрослось, разбросало по всей столице особенные дома-конторы и обзавелось собственным храмом. Проводимые там тайные обряды посвящения молодежи в гонцы были, по слухам, очень суровы. С юных королевских курьеров, нападение на которых каралось мучительной смертью, бралась страшная клятва не нарушать семейных традиций. Уже один вид голубых накидок и крылатых жезлов почтарей внушал их клиентам доверие, символизируя надежность и неподкупность…

«Да, — поморщился Лайам, — дубинки и клетчатые плащи миротворцев тоже вроде бы призваны внушать что-то такое…» Он содрогнулся и решил эту тему оставить. «Письмо доставят по назначению, успокойся. По крайней мере, есть все основания так считать…»

Падающая в бурлящую котловину Монаршая, соединяя внутреннюю и внешнюю гавани и убегая к морю, делила нижний город на две половины, как и верхний Торквей. Большинство кораблей швартовались у южных пристаней порта, прижимаясь к Хлебному тракту, и, следовательно, глухие трущобы, манящие беглеца, должны были располагаться в северной части Беллоу-сити, вдали от оживленных торговых кварталов.

Расчеты Лайама оказались верны. По мере того как он уходил от здания биржи, дома вокруг становились все неухоженнее, а прохожие выглядели все беднее. Беглец миновал район заколоченных складов, далее потянулись лачуги и полуразрушенные бараки. Ему невольно сделалось грустно, он усмехнулся, чтобы себя подбодрить. «Бьюсь об заклад, в последние десять лет сюда ни один миротворец и носа не сунул!» И впрямь трудно было представить горделивую клетчатую тунику в царстве серых от сырости стен и закоулков, воняющих рыбой.

Впрочем, людей тут хватало, по большей части женщин, болтающих с кумушками или набирающих воду из грязных резервуаров. Всюду носились стайки оборванных ребятишек, увлеченных какой-то сложной и непонятной для посторонних игрой. Когда одна из таких стаек замедлила бег и несколько пар любопытных глаз уставились на чужака, Лайам вдруг вспомнил, что хотел купить дешевую куртку. И неожиданно осознал, что все кругом пялятся на него. Иллюзия защищенности мгновенно развеялась.

Уже с оглядкой он двинулся дальше. В квартале рыбацких хижин, увешанном порванными сетями и заваленном рыбьими внутренностями, обнаружилось нечто вроде одежной лавки. Хибарка ничем не отличалась от остальных, однако перед ней на шестах болтались не снасти, а разнообразные носильные вещи, вывешенные явно не для просушки. Лайам постучал в дверь. На стук выглянула молодая женщина с узким волчьим лицом, прижимающая к груди замурзанного малыша. Она смерила незнакомца скептическим взглядом.

— Господин никак заблудился?

— Нет.

Лайам указал на шесты с тряпьем.

— Мне нужна куртка.

Женщина коротко хохотнула.

— Ну что ж, вон они, перед вами.

— Продаются?

— А как же, конечно! Все продаются. Выбирайте, прошу!

Она говорила будто бы издеваясь, хотя не ясно, над чем. Лайам принялся перебирать вещи. Все они так загрубели от грязи и соли, что казались сколоченными из деревянных обрезков. Однако через пару минут ему все же удалось кое-что подобрать. Одна из курток смотрелась и вовсе прилично. «Правда, она слишком грязна, но лучше ходить в грязном, чем ждать ножевого удара от тех, кому вдруг приглянется твой чистенький плащ».

Увидев, что незнакомец не шутит, женщина переложила ребенка на другую руку и потянула Лайама за рукав.

— Не надо, господин, — сказала она, уже без издевки. — Они ведь с покойников.

Лайам отдернул руку.

— Что-что?

— Ну, с тех, кто ушел в море и не воротился. Вдовы или детишки приносят их вещи сюда. Дома-то эту одежку никто носить уж не станет. Со временем мы потихоньку все продаем, когда случай забудется. Когда уже никто и не вспомнит, чье это барахло.

Лайам хмыкнул, не зная, что тут сказать. Мрачноватый обычай.

— Но вещи-то продаются, ведь так?