– Какая она… красивая! Особенная! – сказал муж, забирая девочку, пока я отдыхала.

На этот раз наш ребенок был зачат обычным путем, но даже если бы Альберт решил подсадить мне второго клона, наверное, я бы уже не злилась. Хотя… Он вряд ли бы пошел снова на этот шаг.

– Очень красивая! – сказала я в ответ.

В целом, малышка была обычной. Особенно в том виде, в котором предстала передо мной – сморщенная новорожденная. Одна из миллиардов. Но Альберт был прав. Для нас с ним она была особенной.

– Пусть будет Любовью, – сказал он, покачивая дочь на руках и глядя на нее так, как будто она была самым большим на свете чудом.

– Хорошо. Мне кажется, это имя подойдет ей идеально.

Я удобнее устроилась на кровати. Знала, что мне предстоит еще многое, но в этот момент была абсолютно счастлива. И Альберт (я верила в это) тоже.

Несколько лет спустя

– Дарья Викторовна, что вы можете сказать об этом дне? – задал мне вопрос журналист, когда я собиралась занять свое место за столом.

– А что я могу сказать? – пожала плечами. – Наша с мужем мечта о том, чтобы у нас была собственная клиника, наконец стала реальностью.

Я посмотрела на журналиста так, что по взгляду было ясно: если он продолжит свой допрос с пристрастием – я точно перестану быть настолько вежливой.

– И все же. Многие ваши коллеги не раз говорили, что вы, как и ваш супруг, увлечены темой клонирования.

Знала я этих коллег! Особенно в этом вопросе усердствовала Кравец, хотя ей бы больше подошло заняться практикой установки брекетов и имплантов.

– А что в этом такого? – вскинула я брови и, плотоядно окинув с ног до головы журналиста, поинтересовалась: – Скажите, вы бы предпочли выжить или умереть, если бы вдруг у вас обнаружилось неизлечимое заболевание?

Парень посмотрел на меня с неподдельным изумлением, после чего выдавил из себя:

– Конечно, выжить.

Я в ответ надела на лицо самую дружелюбную из своих улыбок и коротко сказала:

– Вот и дайте нам спасти вас. Если это вдруг понадобится.

И просто отошла, зная, что вряд ли этот разговор станет достоянием общественности.

Сделав глубокий вдох, устроилась за одним из столиков, и окинула присутствующих быстрым взглядом. Альберт в этот момент беседовал с одним из профессоров университета, где я когда-то училась. Наверняка пытаются зазвать его обратно. Не то чтобы я была против… просто считала, что мы уже переросли этот этап. Хотя, если бы Альберт сказал, что желает вернуться к преподавательской деятельности, я бы, скрепив сердце, взяла на себя всю ответственность по ведению дел в общей клинике.

Но он, просто подойдя ко мне, сказал:

– Великолепное выступление, дорогая!

– Я всего лишь обозначила границы допустимого, – подернула я плечами, хотя комплимент мужа был мне приятен.

– И сделала совершенно верно. – Он растянул губы в многообещающей улыбке.

Она говорила прежде всего об одном – мы с ним вместе и любое наше действие отразится на нас обоих. Впрочем, мы оба доверяли друг другу в том, что касалось нашей общей теперь уже деятельности.

– Завтра все таблоиды будут испещрены нашими фотографиями вместе, – усмехнулась я, когда заметила, что нас запечатлели вместе как минимум десяток раз.

– И ты против этого? – насмешливо поинтересовался Альберт.

– Отнюдь! Я только за! – сказала я и счастливо рассмеялась.

– И как вы только это делаете? – буркнула я недовольно, попробовав Оливье, который показался мне сухим.

– Как-как? Каком кверху! Вернее, нужно не так много картошки! – сказала Люда, укачивая на руках дочь.

– И яиц четыре от силы, а не десять! – воскликнула Таня, прикладывая к груди сына.

Я же перевела взгляд на Милу, Гошу и Любу, и выдохнула спокойно. В том, что у меня уже были настолько большие дети, имелись свои преимущества.

– Я не о салате, – усмехнулась коротко и пояснила: – Как успеваете с детьми так много?

– Мы не успеваем, – призналась Таня. – Сама посмотри, я с Лешей постоянно.

– И я постоянно с Олей. А вот как ты справляешься с тремя – ума не приложу, – вздохнула Люда и приложила дочь к груди.

Я же просто подернула плечами и вышла из-за стола. Мне навстречу шагнул Альберт. Дети где-то копошились, все вместе, включая маленькую Любу.

– И снова у нас с Любой день рождения, – сказал Поклонский, привлекая меня к себе.

– Да, я в курсе, – сказала в ответ и рассмеялась, уткнувшись лбом в плечо мужа.

– И знаешь, что я тебе хочу сказать? – совершенно серьезно спросил Поклонский, и я, мгновенно настроившись на его лад, уточнила:

– Что?

И услышала:

– Я люблю тебя, Даша. И даже если вдруг вселенная обрушится на нас, буду любить тебя не меньше.

А я только и смогла, что счастливо рассмеяться в ответ и сказать:

– И я люблю тебя, мой профессор. – И добавить уверенно: – И знаю точно – не обрушится!

Несмотря на необычное зачатие, с которого, во многом, и началась наша с Дашей история, семейная жизнь у нас проходила, в целом, довольно стандартно. Что называется – как у всех.

Первые года два я, признаться, наблюдал за Гошей с некоторой опаской. Но постепенно совершенно забылось то, каким образом он был… создан. Сын рос совершенно обычным ребенком. Его странные истерики остались позади и абсолютно ничто не напоминало о том, что Гоша – весьма необычный ребенок. Ну разве что кроме того, что он был похож на меня как две капли воды. И это часто замечали окружающие. Но, как я и рассчитывал когда-то, ни у кого не возникало особых вопросов насчет этой схожести. Ведь все легко можно было объяснить генами.

Хотя вопрос нашей похожести, как выяснилось однажды, очень заботил одного маленького человечка.

– Папа, – сказала мне как-то раз Мила, выйдя на веранду, где я отдыхал после рабочего дня.

– Да, милая? – спросил, подхватывая дочь на руки и усаживая себе на колени.

– Вопрос есть, – заявила она, сурово хмуря бровки и прижимая к себе любимого медвежонка, без которого и шагу не ступала.

– Судя по всему, разговор серьезный, – сказал я, делая соответствующий вид.

– Да, – кивнула Мила и, повернув ко мне медвежонка лицом, заявила:

– Пончик тут слышал кое-что и мне рассказал.

– Какой-то секрет? – уточнил я, внимательно глядя на Пончика.

– Нет. Но никто не должен знать, что Пончик подслушивал! Это нехорошо.

– Я понял, – произнес я серьезно. – Я никому ничего не расскажу, обещаю, – в подтверждение этих слов я торжественно положил ладонь на сердце. – Так что же слышал Пончик?

– Он слышал… – Мила сделала торжественную паузу, а я усмехнулся про