Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Герцогу де Шуазелю страшно хотелось заполучить обратно письма, написанные им де Калонну в связи с делом де Ла Шалоте,[559] но признаться в этом прямо казалось ему слишком опасным. В результате между ним и Калонном произошла забавная сцена. Калонн поочередно вынимал из портфеля тщательно пронумерованные письма и пробегал их, всякий раз прибавляя: «Вот это лучше бы сжечь!» — и отпуская иные насмешливые замечания. Шуазель изо всех сил старался делать вид, что не придает никакого значения происходящему, а Калонн, наслаждаясь его терзаниями, приговаривал: «Дело, которое мне ничем не грозит, утрачивает в моих глазах всякий интерес». Любопытнее всего, однако, другое. Узнав об этой сцене, д’Эгийон написал Калонну: «Мне стало известно, сударь, что вы сожгли письма г-на де Шуазеля, относящиеся к делу де Ла Шалоте. Что до моих, прошу сохранить их в целости».
* * *
Некий очень бедный человек, написавший крамольную книгу, воскликнул: «Когда же меня засадят в Бастилию, черт побери! Мне уже срок платить за квартиру».
* * *
Когда Монтазе, сделавшись архиепископом Лионским, вступал в должность, старуха канонисса де*, сестра кардинала де Тансена,[560] сделала ему комплимент насчет его успехов у женщин и поздравила с сыном, которого родила от него г-жа де Мазарини.[561] Прелат стал отпираться и сказал: «Да будет вам известно, сударыня, что клевета не щадит даже вас. История, которую рассказывают обо мне и госпоже де Мазарини, столь же правдива, как и сплетни о вас и господине кардинале». — «В таком случае ребенок несомненно ваш», — невозмутимо ответила канонисса.
* * *
Накануне лиссабонского землетрясения[562] португальская королевская чета уехала в Белен[563] на бой быков, что и спасло ее. Король — это факт, за достоверность которого ручались мне многие французы, жившие тогда в Португалии, — так никогда и не узнал истинных размеров катастрофы. Сперва ему говорили, что разрушен десяток домов, затем — что разрушено несколько церквей; в Лиссабон он больше не вернулся и оказался единственным человеком в Европе, не представлявшим себе, какое бедствие постигло его столицу, хотя находился он всего в одном лье от нее.
* * *
Г-жа де К* сказала г-ну Б*: «Я люблю вас за...». — «Ах, сударыня! — пылко прервал он ее. — Если вы знаете — за что, я пропал!».
* * *
Я знал мизантропа, который в хорошие минуты говаривал: «Охотно допускаю, что на свете бывают и порядочные люди, только никому неизвестно, где их искать».
* * *
Однажды во время сражения маршал де Бройль[564] упорно не хотел покинуть место, где он бесцельно подвергал себя опасности. Друзья тщетно доказывали ему, что он не вправе попусту рисковать жизнью. Наконец, один из них, г-н де Жокур,[565] подошел к де Бройлю и шепнул: «Не забывайте, господин маршал: если вас убьют, командование перейдет к г-ну де Руту»[566] (так звали самого бездарного из генерал-лейтенантов). При мысли о том, чем это грозило бы армии, де Бройль немедленно покинул опасное место.
* * *
Принц Конти не любил г-на де Силуэта[567] и дурно отзывался о нем. Однажды Людовик XV сказал принцу: «А ведь кое-кто считает, что его надо сделать генеральным контролером». — «Знаю, — ответил принц. — Поэтому я прошу ваше величество не выдавать меня, если он все-таки получит эту должность». Когда назначение Силуэта состоялось, король не замедлил сообщить об этом принцу и добавил: «Я не забуду своего обещания, тем более что вы ведете тяжбу, которую должен рассматривать кабинет». (Анекдот, рассказанный г-жой де Буффлер).
* * *
В день смерти г-жи де Шатору[568] Людовик XV был очень удручен; печаль свою он излил в весьма примечательной фразе: «Как ужасно, что мне придется скорбеть еще так долго — я ведь доживу по крайней мере до девяноста лет!». Этот анекдот сообщила при мне г-жа де Люксембург, своими ушами слышавшая восклицание короля. «Я рассказала об этом лишь после кончины Людовика XV», — прибавила она. Слова Людовика XV действительно стоит сделать достоянием гласности — так причудливо смешались в них любовь и эгоизм.
* * *
Некто пил превосходное вино, но от похвал воздерживался. Тогда хозяин дома велел подать ему другое, гораздо хуже сортом. «Хорошее вино!», — сказал молчальник. «Но это же пойло за десять су, тогда как то, что вы пили раньше, — истинный нектар!», — воскликнул хозяин. «Знаю, — ответил гость. — Потому я о нем ничего и не сказал: оно в похвалах не нуждалось».
* * *
Чтобы не осквернять слово «римлянин», Дюкло всегда называл современных римлян «итальянцами из Рима».
* * *
«Даже в юности, — говаривал мне М*, — мне нравилось увлекать женщин, а не соблазнять их и уж подавно не развращать».
* * *
В разговоре со мной М* заметил: «Я бываю только у тех, кого почитаю людьми более достойными, чем я сам: не такой уж я бездельник, чтобы ходить в гости по каким-нибудь иным побуждениям».
* * *
М* говорил: «Хотя над браком принято смеяться, я не вижу ничего смешного в супружеском союзе шестидесятилетнего мужчины и женщины лет на пять помоложе».
* * *
Г-н де Л* сказал мне о г-не де Р*: «Это сосуд, куда общество сливает свой яд. Он копит его как жаба,[569] источает как гадюка».
* * *
О г-не де Калонне, который был отставлен от должности, после того как обнародовал дефицит,[570] говорили: «Его не трогали, пока он поджигал, но наказали, чуть только он стал бить в набат».
* * *
Как-то раз я беседовал с г-ном де В*, человеком, который, видимо, избыл свои иллюзии еще в том возрасте, когда люди обычно сохраняют способность к пылким чувствам. Я дал ему понять, что удивлен его бес-страстностью. «Что может интересовать человека, который изведал все? — невозмутимо ответил он. — В свое время я, как и другие, был любовником светской дамы, игрушкой кокетки, забавой распутницы, орудием интриганки. Что мне еще остается?». — «Стать другом хорошей женщины». — «Ну, такие встречаются только в романах».
* * *
«Уверяю вас, — сказал М* одному очень богатому человеку, — я отнюдь не нуждаюсь в том, чего у меня нет».
* * *
Когда М* предложили должность, сопряженную с обязанностями, которые были бы слишком тягостны при его щепетильности, он
