– И это делает меня невидимой. Таким образом я ухитряюсь проходить по самому средоточию конфликта, чтобы смотреть, смотреть и смотреть, а потом собираю образы и ухожу. Невредимая. Призрак. Ощутимый, но невидимый. Вот в чем штука.

– Оставаться в живых, – говорит она, – означает никогда не отворачиваться и никогда не принимать чью-то сторону.

– Я не смотрел туда, не хотел кошмарных снов. Я обошел стороной, чтобы не видеть.

– Это неважно. Имеет значение не как ты смотришь, а расстояние. Сам факт – ты открыт смерти. Тот же принцип, что в радиации или химиотерапии. Ты открыт такому количеству смертей – вот что уберегает тебя от смерти.

– Я от этого постарел, – говорю я.

– Отлично, – говорит она. – Умудренность – штука неплохая, своего рода опыт. Иди и изобрази экспата в своем кафе. Острого на язык наблюдателя, рассказчика военных баек. Подними бровь и попроси плеснуть рома в кофе. Не обращая внимания на погоду, надень большой мешковатый свитер. Ущипни официантку за задницу.

Меня воспитывали на традициях. Виды священного Иерусалима, далекого, как рай. Такого драгоценного, что Господь пощадил его, когда насылал на землю потоп.

Я могу показать вам долину, где Давид убил Голиафа. Прочесть наизусть любовные песни, написанные его сыном Соломоном. Тринадцать раз он был осажден и двадцать раз завоеван. Я могу провести вас по улочкам Старого города и про каждую из них рассказать историю.

Это мои знания. Книжные. Я думал, что выучил все про Иерусалим, а оказалось, мои представления очень и очень устарели.

Я иду по улице, окна тут пустые, стены почернели. Булыжник отполирован до блеска. Даже ветви деревьев и крыши домов почистили. Каждый пятачок, где лежало тело, отмечен свечами. Пятьдесят здесь, сотня там. Временные маячки перед тем, как появятся памятники.

Я направляюсь к кафе. Киваю владельцу, смотрю на всех этих людей снаружи – они позируют перед камерами, друг перед другом, давая понять, что способны прожить этот день как ни в чем не бывало.

Сажусь за свой столик, заказываю кофе. Официантка уходит к своей машине. Подперев рукой подбородок, гоню прочь мысленные картины: раскрытые рты, тучи дыма. Взрывы, как дикие птицы.

Сегодня день обретения религии. Время признать, что один бог правее другого, и увидеть в печальной действительности завет – некое обетование того, что будет лучше. Знаки есть, стоит лишь приглядеться. Если очень захочется вновь вернуться к старым ведениям – щепотка соли через плечо, молитва перед дальней дорогой, красная священная нить на запястье.

Колдовство и суеверия.

Утешение.

Гул, сотрясший воздух, врывается в кафе. Волосы у меня встают дыбом.

Остальные беседуют и едят. Одинокая женщина уставилась куда-то невидящим взглядом, не перевернутая журнальная страница застыла на полдороге.

– Истребитель, – говорит официантка и, опершись на барную стойку, улыбается.

Она умудренная опытом. Бывалая. Военный самолет, очевидно. Преодолел звуковой барьер.

Я хочу улыбнуться ей. На самом деле я хочу стать таким, как она. Я сосредоточиваюсь, делаю глубокий вдох, присматриваюсь к ней. Замечаю: как опираться на барную стойку с умным видом. Нельзя допускать громких возгласов, порывистых движений.

Хочу взять чашку с кофе – она дребезжит, я обжигаю пальцы, отдергиваю руку.

Ужасная дрожь в руках. Вчерашние звуки не выходят из головы. Прочищаю ухо, как пловец. Проблема с мелкими частотами, я уверен. Характерный для Иерусалима звон в ушах.

Официантка применяет ко мне свой официантский прием. Подает мне большую округлую сдобу, маковые зернышки в глазури. За счет заведения, что-то вроде обмена. Мы тебя уважили, ну и ты не сходи с ума.

Ориентиры. Символы. Владелец подскакивает ко мне, треплет по руке.

– Хорошо начинать утро с круглой еды, – говорю я. – Это символ вечности и нерушимости циклов жизни. – И тычу свободной рукой: – Трещины в стеклах тоже хорошая примета. Каждая из них означает, что еще один демон изгнан.

Он улыбается, словно хочет сказать: так держать, затем добавляет от себя:

– Скол на твоей кружке, – говорит он. – В нашей семье это считается добрым предзнаменованием. И если судить по моей кухне, у нас впереди сплошные удачи.

Официантка придвигает ко мне сдобу, как будто я мог про нее забыть.

Но сегодня нельзя принимать подарки, не тот день. Инбар предупреждала меня: не отступай от распорядка.

– Не закрывай глаза! – предупреждала Линн.

И даже история этого места полна такими предупреждениями. Одни сопровождают каждое разрушение, другие сопутствуют возрождению. И это равновесие не дает миру рухнуть. Соблазны, чреватые утратой рая и свободы, превращающие младших сыновей в первенцев. И длинный перечень неопалимых кустов и разбитых скал.

Бесчисленное множество заветов, скрепленных пищей и огнем. Жертвоприношение за жертвоприношением. Я стряхиваю руку хозяина кафе и перебираю в уме библейские примеры.

Ничего не пробуй из любопытства.

Не торгуй своим добрым именем от голода.

А когда взрыв в общественном месте незримо для других заденет и тебя, скрывай это ото всех, если только тебя не призовут вести их за собой.