Город и правда был праздничен, чист и свеж. Ибо пролетарии метлы и лопаты перестали заседать в домовых комитетах и пить горькую, а надели на грудь дореволюционные бляхи, похмелились кислым штями и принялись мести дворы и улицы и убирать с дорог и тротуаров конские яблоки. Вернее, это их заставили сделать, потому как революционные солдаты, матросы, рабочие и трудовое крестьянство до того засрали город, что некуда было и шагу шагнуть, чтобы не наступить на семечную шелуху, чинарик обмусоленной самокрутки или собачье говно.

Город, как и рассказывала тезка, был весь в цветах и флагах. Из окон домов неслись запахи настоящего довоенного кофе и китайского чая, магазины и лавки были открыты настежь, а женщины вспомнили, что они являются прекрасным полом и стали вновь кокетливы и жеманны.

Лизавета с удовольствием прошлась по праздничному городу, возродившемуся, как и она, к новой жизни. Вот еще бы найти Савелия. Впрочем, она знает, как надо поступить…

Она пешком дошла до гостиницы «Франция», на которой вновь висела вывеска с названием «HOTEL», решительно вошла в холл и подошла к служащему.

– Чем могу служить, сударыня?

– Меня, возможно, разыскивает один человек, – осторожно начала Лизавета.

– Слушаю вас, – учтиво склонил голову служащий отеля, ловя каждое слово прекрасной посетительницы.

– Его зовут Савелий Николаевич Родионов. Возможно, он будет представляться еще и господином Крутовым, – продолжила Лиза, – но пусть вас это не смущает. Просто у него двойная фамилия. И когда он появится у вас, передайте ему, пожалуйста, что его супруга ждет его в кондитерской Панаевского сада от полудня до часу дня.

– Когда, мадам? – вежливо поинтересовался служащий.

– Всегда, – ответила Лизавета.

– Простите?

– Ну что же здесь непонятного, – голосом, по меньшей мере, великой княгини, сказала Лизавета. – Передайте ему, что я буду его ждать от полудня до часу дня в кондитерской Панаевского сада. Всегда, то есть каждый день, начиная с завтрашнего дня. Вот и все. Вам понятно?

– О, да, сударыня, – уважительно наклонил прилизанную голову служащий отеля. – Я непременно все ему передам, как вы сказали. Не извольте беспокоиться…

– Здравствуйте, – повторила Елизавета Петровна громче. – Здесь есть кто-нибудь?

За домом послышались шаги, и навстречу Савелию и Лизавете вышел седой старик.

– Ищете кого? – спросил он, всматриваясь в лицо Елизаветы Петровны.

– Да, – ответила Елизавета Петровна.

– Кого?

– Здесь жила одна женщина, Елизаветой звали, – с надеждой посмотрела на него Лиза.

– А вы кто ей будете? – подошел к ним старик.

– Давняя подруга, – ответила Елизавета Петровна.

– Насколько давняя? – продолжал задавать вопросы старик.

– Простите, товарищ, вам обязательно знать, насколько давней подругой женщине, здесь проживающей, была моя супруга? – с заметным раздражением спросил Родионов.

– Савелий, – посмотрела на него с укоризной Елизавета Петровна и, обращаясь к старику, ответила: – Мы познакомились с Лизой в восемнадцатом году…

Она ходила в кондитерскую сада Панаева каждый день. Садилась за свободный столик на летней террасе, заказывала шоколад и ждала. День, другой, третий.

Внешне она казалась спокойной, со стаканом горячего шоколада в руке, но ее тревогу выдавал взгляд. Он был болен ожиданием. На него, как на лезвие ножа напарывались желающие знакомства с ней офицеры Народной армии, местные ловеласы и светские львы, наведшие лоск и повылезшие из своих укрытий. И, уязвленные, отходили от ее столика.

Она допивала свой шоколад, когда часы в саду показывали четверть второго, и уходила, чтобы назавтра вернуться сюда вновь. И потом уйти. Чтобы прийти опять. И ждать, ждать, ждать.

Каждый день.

День за днем.

И дождаться…

Он тронул ее за плечо возле самой калитки дома.

– Ты? – обернулась она.

– Я, – посмотрел он ей в глаза.

– Ну, вот ты и пришел…

– Теперь вы удовлетворены? – спросил Родионов.

– Вполне, – ответил старик, продолжая смотреть на Елизавету Петровну. – Вас зовут Лиза?

– Да.

– Она рассказывала мне о вас.

– Да? – улыбнулась Лизавета и посмотрела на Савелия. – А мы можем ее увидеть?

– Нет, – коротко ответил старик.

– Почему?

– Ее нет.

– А где она?

– Она умерла.

Елизавета Петровна как-то беспомощно посмотрела на Савелия и опустила голову.

– Простите, а когда она умерла? – спросил Родионов, искоса поглядывая на супругу. Ему очень не хотелось, чтобы она долго пребывала в тумане своих воспоминаний, где восемнадцатый год занимал особое и совсем не светлое место.

– Два года назад, – ответил старик, не удостоив Савелия Николаевича взглядом.

– А вы ей кто? – тихо спросила Елизавета, не поднимая головы.

– Муж, – просто ответил старик и подошел к крыльцу. – Она умерла от опухоли в мозге.

– А где она… Где ее похоронили?

– На Архангельском кладбище.

Старик пронзительно поглядел в глаза Лизавете.

– Знаете такое?

– Да, – ответила Елизавета Петровна и повернула обратно к калитке.

– Четвертая аллея, сороковая могила, – добавил уже ей в спину седой старик. – Если вдруг захотите ее навестить.

Было слышно, как он тяжело затопал по ступеням крыльца.

На Родионова он так ни разу и не взглянул…

– …зачем тогда я брала с собой гидрокостюм? Таскалась с ним, как последняя дура. Просто так, чтобы поносить его в рюкзаке?

– Да поныряешь еще, – пытался урезонить ее Игорь. – Попозже немного. Завтра… Не сейчас… Ведь эти бруски тяжелые, как ты будешь их поднимать?

– Ну, дай мне хоть раз глянуть, как там, – взмолилась Лена. – А потом ты хоть все золото со дна доставай…

В общем, уговорила.

Не было ее долго. Когда она вынырнула, Игорь хотел было уже разразиться гневной тирадой и напомнить про ограниченные запасы воздуха в баллонах и дохлый аккумулятор в фонаре, но осекся, посмотрев ей в глаза. В них было недоумение и страх.

– Что случилось? – спросил он вместо заготовленной тирады.

– Там… ничего нет.

– Что значит «ничего нет»? – недоверчиво произнес он.

– Ну, ящиков этих.

– Да ты просто их не заметила. Они в иле, глиной заляпаны… Ну, комья такие, и на ящики совсем не похожи.