«Это нэ… Кто же так говорит? – задумалась Оля, глядя поверх скрипичных колков на гладкий еврейский лоб Михаила Яковлевича. – И это нэ… Бифштекс!»

Она сразу вспомнила бифштекс с яйцом, Бурмистрова и широко улыбнулась.

– Чего ты веселишься? – полез за сигаретами Михаил Яковлевич. – Лето прошло, а концерт ни с места.

В половине второго она со скрипичным футляром на плече подошла к памятнику Пушкину. Среди сидящих на лавочках сразу поднялся Бурмистров – худой, плешивый, в бежевом плаще – и неряшливо-торопливой походкой двинулся к ней.

«А быстро с него загар сошел». Оля с интересом смотрела на Бурмистрова как на диковинное растение, которое за полтора месяца умудрилось не завять.

– Здравствуйте, Ольга, – заговорил он, склоняя голову, но не подавая руки.

– Здравствуйте.

Лицо его было более спокойным и уравновешенным, чем тогда, большие зелено-голубые глаза смотрели с доброжелательным вниманием.

– Я думал, что вы в августе просто куда-то уехали, поэтому и не пришли.

– Это правда.

– Но я был спокоен.

– Почему?

– Я был уверен, что в сентябре вы обязательно придете, – улыбнулся он своей застенчивой улыбкой.

– Вот как? – усмехнулась Оля, встряхивая волосами. – Какая самоуверенность.

– Вы… музыкант? – Он заметил футляр.

– Почти.

– В Консерватории?

– Почти.

– А что значит – почти?

– Слишком много вопросов.

– Извините, – сразу привычно засуетился он. – Давайте… вон туда… и там поймаем авто…

Он пошел впереди Оли к бульвару.

«Интересно, есть у него женщина? – Оля смотрела на его размашистые ноги в серых брюках и новых замшевых ботинках. – У таких, как он, либо много, либо никого».

На бульваре Бурмистров поймал бананового цвета «Запорожец», помог Оле сесть назад и через двадцать минут подавал ей руку, когда машина остановилась напротив метро «Автозаводская».

– Далеко? – спросила Оля, выбираясь из «Запорожца».

– В двух шагах, вон тот дом, – махнул он рукой.

Они вошли в девятиэтажный жилой дом, поднялись на лифте на шестой этаж. Бурмистров отпер дешево обитую дверь квартиры №24, пропустил Олю вперед. Она вошла в однокомнатную, бедно обставленную, но чисто убранную квартиру. Посередине комнаты стоял накрытый белой скатертью стол, сервированный на одну персону. Еды на столе не было никакой.

– Вот… здесь, – показал рукой Бурмистров и засуетился. – Проходите… пожалуйста, раздевайтесь.

Он помог ей снять плащ, Оля положила футляр со скрипкой на холодильник в коридоре, вошла в комнату. Бурмистров лихорадочно скинул плащ, провел ладонями по редким, обрамляющим плешь волосам.

– Ольга, присаживайтесь, пожалуйста.

– Можно, я руки помою?

– Конечно, прошу…

Он включил свет в ванной, открыл дверь.

Моя руки над раковиной с ржавым потеком, Оля смотрела на себя в зеркало.

«Пора-пора-порадуемся на своем веку мы с Олькой сумасшедшей счастливому клинку… Сейчас возьмет и зарежет… В час когда мерца-а-анье звезды разольют, и на мир в молча-а-анье ночь и мрак сойдут… Нет. Не зарежет».

Она вытерла руки стареньким махровым полотенцем, вошла в комнату и села за стол. Бурмистров исчез на кухне и вернулся с блюдом в руках. На блюде лежали куски жареной курицы с вареным картофелем и огурцами. Он зашел справа от Оли и стал осторожно наполнять ее тарелку.

– Это вы сами приготовили? – спросила Оля.

– Нет, что вы… я готовить совсем не… это… – Закончив, он скрылся с блюдом на кухне, быстро вернулся, снял с кровати подушку и, держа ее перед собой, встал перед Олей.

– А это зачем? – посмотрела она на подушку.

– Это… так… чтобы не очень громко… – забормотал он начинающим дрожать голосом. – Пожалуйста… можно… пожалуйста… прошу вас…

– А попить нет ничего?

– Это не надо… нельзя, – твердо произнес Бурмистров. – Ешьте, пожалуйста.

«Вот те новость!» Оля выбрала кусок поаппетитней, отрезала сочного куриного мяса и отправила в рот.

Лицо Бурмистрова мгновенно побледнело, глаза выкатились.

– И это… и это… – жалобно забормотал он.

Ольга стала есть. Курица была хорошо приготовлена.

– И это нэ-э-э… и это нэ-э-э! – замычал Бурмистров, обняв подушку.

«Наверно, курица с рынка, парная… – думала Оля, неторопливо разжевывая и глотая мясо. – Он что, снимает эту квартиру? Или знакомых просто… Ремонта лет двадцать не было… и мебель – „гей, славяне!..“»

Тело Бурмистрова охватила дрожь, он набирал со всхлипом воздуха и ревел в подушку свое «это нэ!», неотрывно глядя на куски мяса, исчезающие в Олиных губах. Дрожащие ноги его подкосились, он упал на колени.

«Смотри вокруг, вокруг…» – приказывала Оля себе.

На стареньком телевизоре стоял пластмассовый ослик.

«Иа-иа! – глянула на него Оля и чуть не поперхнулась. – И запить нечем… не спеши, дура…»

Крики Бурмистрова усилились и перешли в нечленораздельный рев, его лысина тряслась.

Оля проглотила последний кусок и отодвинула тарелку.

Бурмистров сразу смолк, обмяк и выпустил подушку из рук. Отдышавшись, он вытащил из кармана платок, вытер мокрое лицо.

– Все? – спросила Оля.

– Да, да… – Он громко высморкался.

Она встала из-за стола, прошла в коридор и стала одеваться.

– Сейчас… – заворочался на полу Бурмистров, вставая.

Прошел в коридор, помог Оле надеть плащ и протянул деньги – 125 рублей.

– Вы тогда забыли взять.

«Помнит… – Оля взяла деньги и туг же почувствовала и поняла, насколько она важна для этого плюгавого полусумасшедшего человека. – Сон какой-то…»

– Извините, Ольга… я… не могу… не смогу вас проводить… – пробормотал Бурмистров.

Выглядел он жалко.

– Тут рядом, – Оля повесила футляр на плечо.

– Через месяц… прошу вас… – Он смотрел себе под ноги на зашарканный паркет.

Оля молча кивнула и вышла.

Спустилась в лифте, тупо читая похабные надписи на деревянных дверках, вышла из сумрачного подъезда и направилась к метро.

Стоял пасмурный сентябрьский день. Но дождя не было.

«Пить хочу», – заметила Оля автомат с газировкой.

Подошла. Автомат работал, но стаканов не было. Оля вошла в продуктовый магазин. В мясном отделе толпилась очередь. Послышалась женская брань, кто-то кого-то отталкивал от прилавка. Из очереди выбралась раскрасневшаяся женщина с авоськой. Из авоськи торчали четыре пары желтых куриных ног. Женщина на ходу полуобернулась к очереди и громко произнесла: