«Сбрендил!» – вздохнула Оля, взяла вилку и, зачерпнув невидимой еды, отправила ее в рот.

– И это нэ-э-э! И это нэ-э-э-э!! – завыл Бурмистров.

«Театр мимики и жеста!» – усмехнулась про себя Оля, медленно поднося вилку ко рту, беря с нее губами невидимую пищу, жуя и глотая.

Ей даже понравилась такая игра. Поев так, она положила вилку.

– Там еще немного осталось… ну не надо… это… что вы торопитесь… – стоная, забормотал Бурмистров.

«Ну, зануда!» – Оля доела невидимое.

Он заплатил ей, как обычно, 100 рублей и, помогая одеться, сообщил:

– Ольга, мы теперь будем встречаться на другой квартире, так что приходите через месяц не к Пушкину, а на Цветной бульвар.

– И где там?

– У рынка. В то же время.

Оля кивнула и вышла.

Квартира на Цветном бульваре была намного лучше предыдущей: трехкомнатная, уютная, богато обставленная, с высокими потолками. Бурмистров принимал Олю в гостиной. Обеденный стол был со вкусом сервирован: серебряные приборы на хрустальных подставочках, фарфоровые тарелки, салфетка в серебряном кольце. Но хлеба и напитков по-прежнему не было. И по-прежнему тарелка была наполнена только наполовину. Бурмистров стоял перед столом, держа наготове серебристо-розовую шелковую подушку.

«Прямо как на экзамене, – покосилась на него Оля, приступая. – Ага… мясо с грибами… А у него новый костюм… Он что, разбогател?»

Лошадиный Суп завыл в подушку.

Оля съела видимую половину. Потом невидимую. Ела спокойно, не торопясь.

Ничего не сказав, Бурмистров отсморкался, как всегда, и дал ей деньги.

«И все-таки, почему я? – думала она, идя к метро. – Уже два года… С ума сойти! И только я… Столько женщин в Москве… Он сильно болен… Шизофреник? Или это по-другому как-то называется… Надо в „Пассаж“ зайти, у меня с колготками катастрофа… Хороший день сегодня…»

Встречи продолжались с деловой регулярностью. Но видимой еды на тарелке становилось все меньше и меньше. Зато росла невидимая часть, и Оля старательно ела невидимую еду, наклоняясь к тарелке, боясь просыпать, вытирала губы, жевала и в конце тщательно сгребала остатки вилкой и отправляла в рот заключительную порцию.

В мокро-снежный понедельник 7 февраля 1983 года она в очередной раз села за стол. Из кухни с блюдом в руках вышел Бурмистров. На блюде лежала только одна серебряная лопаточка, которой он обычно перекладывал пищу с блюда на Олину тарелку. Поставив блюдо на край стола, Бурмистров осторожно стал перекладывать невидимую еду на тарелку Оле.

«К этому все шло, – подумала она и улыбнулась. – Но мне положена надбавка за артистизм».

Бурмистров ушел с блюдом и вернулся с подушкой.

Оля посмотрела в пустую тарелку.

– И это… и это… – забормотал Бурмистров.

«В вашем до-о-ме, как сны золоты-ы-е, мои юные годы текли-и-и…» – запела Оля про себя и зачерпнула вилкой с тарелки.

Сумрачно проползли два года. Умерли Андропов и Черненко. В Олиной семье появился спаниель Арто. Отец оставил кафедру в МГУ. Витка вышла замуж. В СССР началась Перестройка. Оля окончила Гнесинский институт и по большому блату была принята в оркестр областной филармонии. Илья с родителями уехал в Израиль. У Оли были два любовника – длинноволосый, худой и высокий гитарист Олег и обстоятельный, спокойный врач-косметолог Женя. У Жени была жена и машина. С Олегом Оля занималась любовью в мастерской его друга-художника, с Женей – где придется, а чаще – в его машине.

С Бурмистровым протекало все по-прежнему: она съедала очередную тарелку невидимой еды, он ревел и платил.

После ухода отца из МГУ денег в семье стало меньше, и сотня в месяц от Лошадиного Супа была для Оли очень кстати. В оркестре она получала 96 рублей.

Промелькнули шумные перестроечные годы, надвинулись беспощадные девяностые. Олиной маме удалили правую грудь, умерла скандальная Олина бабушка, освободив наконец двухкомнатную квартиру на ВДНХ, Оля сделала второй аборт, ушла из оркестра преподавателем пения в гимназию.

С Бурмистровым что-то стало происходить: он несколько раз менял место встреч с Олей, кормя ее то в отдельном кабинете «Метрополя», то в пахнущих евроремонтом полупустых квартирах. Ревел Бурмистров уже без подушки, никого не стесняясь. Он возил Олю на «девятке», на «хонде», потом пересел на заднее сиденье джипа, уступив место шоферу с толстой шеей. Одевался Лошадиный Суп как не очень молодой новый русский и брил голову. Отдаваемая Оле сумма быстро обрастала русскими нулями вплоть до реформы 1991 года, а потом, как бабочка под стеклом, надолго застыла стодолларовой купюрой.

Оля ела с аппетитом невидимое, а он выл «это нэ!», корчась и брызгая пеной на свой дорогой костюм.

Девятнадцатого октября 1993 года Оля вышла замуж за косметолога Алешу – коллегу своего бывшего любовника Жени. Они сделали наконец ремонт в запущенной и загаженной шестью котами бабушкиной квартире и въехали туда с новой мебелью, огромным телевизором и красным сеттером Каро. Кудрявый широкоплечий Алеша любил Олю, французское кино, спорт, машины и прилично зарабатывал. Оля ушла из гимназии и захотела родить ребенка. Летом они собрались в двадцатичетырехдневньй тур по Европе, организованный отцом Алеши – мидовским функционером. Оля еще ни разу не была за границей. Зато Алеша провел детство во Франции и жаждал открыть жене Европу.

Пакуя чемоданы, Оля вспомнила про завтрашнюю встречу с Бурмистровым:

«Не поеду… Хватит воздух жевать… Баста, Лошадиный Суп».

Проникнув в мягкое тело Европы через тихую Финляндию, они проехали по Швеции, Норвегии, Дании, Исландии, отметились в невкусном, но красивом Лондоне, переплыли Ла-Манш, пересекли вкусную Францию и оказались в чистой Швейцарии.

Оля была совершенно счастлива до самой Женевы. Там ей вдруг стало очень плохо. Вечером они с Алешей сидели в ресторане с видом на озеро и неторопливо поедали громадного, запеченного на гриле лобстера, запивая сочное белоснежное мясо южношвейцарским «Pendant les Murettes». Слегка загоревший за две недели переездов Алеша рассказывал Оле про воровство на отцовской даче в Барвихе:

– Народ просто озверел, не то слово! На минуту калитку не запер – залетают и метут все подряд. Оставил гамак – срезают гамак, оставил белье – тащат белье, оставил лопату – тащат лопату, оставил бочку… что с тобой?

Смертельно побледневшая Оля остекленело уставилась на проткнутый вилкой кусок лобстера. В голове ее словно лопнул тугой белый шар и зазвенела бесконечная пустота. Оля впервые в жизни увидела пищу, которую едят люди. Вид этой пищи был страшен. И что самое страшное – она была тяжела какой-то окончательной смертельной тяжестью. Наливающийся белым свинцом кусок лобстера дышал смертью. В холодном поту Оля приподнялась на одеревеневших руках, и ее вырвало на стол. Ей показалось, что ее рвет могильными камнями. Заплатив за damage 20 франков, Алеша повел ее в отель. По дороге Олю трижды рвало. В отеле ночью ее вывернуло наизнанку, но Алеша побоялся вызывать врача из-за опасности надолго застрять в обстоятельной Женеве.