— Через два дня выпустишь, — сказал Гранцов. — А пока не корми их, пусть оголодают. А потом полакомятся охранниками.

— Злые вы, господа. Господа, вы звери, — томно произнес Добросклонов. — Не обижайте бедных придурков. Они и так наказаны судьбой. А дальше будет еще хуже.

— Да мы шутим, — успокоил его мичман. — Просто кулаки чешутся.

— Нам бы только ночь продержаться, да день простоять, — сказал Гранцов. — А потом выйдем на связь с округом, там разберутся. Борис Макарыч, а чего бы тебе прямо сейчас не позвонить?

— Выходной день, никого не найти, — замялся Поддубнов. — В понедельник свяжусь.

— Да зачем ждать? Звони оперативному дежурному. Так и так, понаехали тут всякие, личный состав притесняют, расхищают государственное имущество. Позвонил бы, Макарыч.

— Неудобно оперативного беспокоить, — мичман встал. — Пойду посмотрю, что-то вентиляция не тянет.

Он пригнулся, шагнув в переход, и потянул за собой стальную дверь. Керимов усмехнулся:

— Димыч, не обижай старика. БМП не станет высокому начальству звонить. Это он в лесу такой смелый. А когда увидит полковника, сразу понимает, что сам он только мичман.

— Ну, давай я позвоню! Может, они там, в штабе, и не знают ничего про этих аферистов? Может, вообще пора сюда спецназ вызывать для защиты ценного объекта?

— Да кому вы тут нужны, — сказал Добросклонов.

— Нужны, — заверил его Гранцов. — Мы тут сохраняем народное достояние. Люди старались, пахали, построили уникальную систему. Если мы уйдем, все пропадет. Получается, напрасно все было.

— Да кому вы нужны со всей этой системой, — повторил Гошка.

— Слушай, ты Перл-Харбор знаешь? — неожиданно вступил Керимов. — А Кронштадт знаешь? А знаешь, чем они отличаются? Когда японцы шли на Перл-Харбор, уже была локация. И америкосы их засекли, и позвонили куда надо. А там говорят: «Э. Слушай, много ты понимаешь своим локатором-мокатором!» И все. И весь флот пошел на дно. А японцев тогда было 350 самолетиков.

— Откуда информация? — спросил Добросклонов.

— Можешь проверить, — сказал Гранцов. — Но лучше не трать время.

— Теперь Кронштадт, — сказал Керимов. — В сентябре 41-го немцы послали 400 самолетов за один день. Задание — утопить Балтийский флот. Результат — утопили пару катеров и заклинило башню главного калибра линкора «Марат».

— Я спорить готов, что заклинило осколком нашего же зенитного снаряда, — заметил Гранцов. — Такая плотность огня была.

— О! Правильно говоришь, плотность огня. Когда первый эшелон только заходил внезапно на форты, там уже семь минут все по тревоге работали. Потому что… У нас какой позывной?

— «Редут», — вспомнил Добросклонов.

— Нет, — сказал Керимов, подняв палец. — «Редут- 72». А там был «Редут-3». Простая локаторная станция. Почти на переднем крае. И ребята засекли, и все рассчитали, и позвонили в Кронштадт. Там их, конечно, сначала не очень-то поняли. Немцы тогда в основном Ленинград бомбили, а по флоту почти не работали. Но командир «Редута», один еврей, взял все на себя. И Кронштадт дал тревогу. Дальше ты уже знаешь.

— Так то война, — не сдавался Гошка. — С тех пор все перевернулось. Так что никому вы не нужны.

— Нужны очень даже многим, — сказал Гранцов. — В общем, лежи смирно и залечивай свои дырки, и не мешай людям работать.

— Да чем я мешаю?

— А своими циничными репликами. Вот, лежи и читай «Дневник партизана».

— Уже читал, — сказал Гошка. — И даже сам внес лепту. На последних страницах. Вот, смотри.

— «Что такое фригидариум?» — прочитал Вадим. — Это бассейн с холодной водой. Ну-ка, что еще за Слепой?

Он изучил последние страницы и озадаченно огляделся. Если комендант базы и поляк-управляющий были здесь в пятницу, то они никак не могли уже в субботу оказаться на других концах света, как утверждала «Первая».

— А что это за могильники? — спросил Добросклонов. — Слово-то какое жуткое.

— Это такие дырки в земле. Туда опускали то, что надо было надежно и надолго спрятать, и заваливали. Никаких следов.

— Все-таки радиация? — Добросклонов приподнялся на локте. — Ну, скажи откровенно. Ну, хоть родному брату скажи. Ну, неужели это такая жуткая военная тайна? Сейчас уже вообще никаких тайн не осталось! А ты тут дурью маешься!

Пропела, открываясь, дверь. Поддубнов появился из перехода и тут же вмешался в спор братьев:

— Вот именно, никаких тайн не осталось. Ничего святого. Все нараспашку.

— Да я же ведь свой!

— Гошка, расскажи все четко, — потребовал Вадим. — Кто приезжал с комендантом?

— Рассказываю. Красномордый комендант приехал вместе с поляком в розовых штанах. С ними был лысый педик в черных очках. Они сидели в белой «Ниве». А когда уехали, снова приехала серая «Нива» и из нее вылезли два урода с автоматами.

— С чего ты взял, что этот лысый был педиком?

— А он так сладенько улыбался, — Гошку аж передернуло, — так ласково меня приглашал с ними покататься. Я еще подумал, что раз такие будут лечить народ от СПИДа, значит, народ этого заслуживает. Хорошая мысль, забыл записать.

— Потом запишешь. Если сможешь, — невесело добавил Вадим. — Ну что, товарищи офицеры, все ясно?

Он скомкал листок и выругался. Тройка погибших киллеров была как-то связана со Слепым, который приезжал сюда с комендантом и управляющим. Но если так, то они, эти киллеры, связаны и с Институтом!

— Ты чего ругаешься? — недовольно спросил Керимов. — Сколько раз тебя учил, маму не называй, да!

— Извини, вырвалось, — спохватился Вадим. — Товарищи офицеры, поздравляю. Теперь-то мы точно знаем, какая сволочь на нас охотится.

Керимов выругался по-азербайджански и виновато выставил ладони перед лицом:

— У меня тоже вырвалось! Спорим, сегодня ночью полезут? Вчера они еще нас плохо знали. А теперь знают. Знают, что с нами договориться нельзя. Знают, что мы тут сидим, как мышки. Будут бункер штурмовать.

— Зачем же мышек штурмовать, — сказал Гранцов. — Мышек травят. Как бы они нам газов не напустили. Фармакология — страшная сила. Мичман, задраить люки. Хотя бы на ночь.

Поддубнов поскреб забинтованную грудь.

— Люки, говоришь? Поздно, Димыч, люки задраивать. Потому что… Потому что нас больше нет.

Он сказал это таким замогильным голосом, что все удивленно повернулись к нему, ожидая продолжения. Но мичман не торопился. Он прошелся вдоль стеллажей с аппаратурой, любовно поглаживая пальцем блестящие тумблеры.

Мичман Поддубнов умел хранить государственную тайну. Но только государственную. Все его личные тайны хранились не в глубине души, а в самых верхних ее слоях, и при первой возможности всплывали наружу.