Спорить с подобной казуистикой было бесполезно. Ее аргументы, если довести их до логического завершения, полностью отметали мораль в нашем понимании. Но наш разговор дал мне новую пищу для страха: перед чем остановится существо, не связанное никакими людскими законами, не скованное моральными убеждениями, пониманием справедливости и несправедливости? А ведь совесть подсказывает, что и наши моральные убеждения, и наше понимание справедливости и несправедливости, хотя в них много пристрастного и условного, все же основываются на прочном фундаменте личной ответственности, отличающей людей от животных.

Но я очень боялся за любимую и уважаемую мною Устане, которой ее могущественная соперница угрожала жестокой расправой. И я опять воззвал к Айше:

– Мне трудно с тобой спорить, но ты же сама говорила, что каждый человек должен жить по своим собственным законам и следовать велениям своего сердца. Неужели в твоем сердце нет ни малейшей жалости к той, кого ты намерена убрать со своего пути? Только что ты радовалась возвращению твоего, как ты полагаешь, суженого, радовалась, что вырвала его из челюстей смерти. И ты хочешь ознаменовать это счастливое событие убийством той, кто его любит и кого, может быть, любит он сам, той, что спасла ему жизнь, когда твои рабы уже готовились заколоть его копьями, и спасла ему жизнь, как теперь ясно, для тебя? И еще ты говорила, что некогда жестоко расправилась с этим человеком, убила его собственной рукой из ревности к египтянке Аменартас, его возлюбленной.

– Откуда ты это знаешь, о иноземец? Откуда ты знаешь это имя? Я никогда не упоминала его при тебе. – Она всхлипнула и схватила меня за руку.

– Вероятно, я слышал это имя во сне, – ответил я. – Здесь, в пещерах Кора, витают такие странные сны. На том, что я видел, оказывается, лежала тень правды… И что же принесло тебе это безумное преступление? Две тысячи лет ожидания? Ты хочешь, чтобы все это повторилось заново? Говори что хочешь, но я твердо уверен, что из подобного преступления может воспоследовать только зло, ибо для всех смертных, по крайней мере, добро порождает добро, а зло порождает зло, даже если когда-нибудь и принесет добрые плоды. Да, преступления свершаются, но горе тем, чьими руками они свершаются. Так учит Мессия, о Котором я тебе рассказывал, и это истинно. Если ты убьешь эту ни в чем не повинную женщину, предупреждаю тебя, ты будешь проклята и не сможешь сорвать плодов с древнего дерева твоей любви. Подумай сама – как сможет этот человек принять тебя с руками, обагренными кровью той, которая его любила и преданно за ним ухаживала?!

– Я уже ответила тебе, – сказала Она. – Если бы я убила не только ее, но и тебя, Холли, он все равно любил бы меня, это неизбежно. Точно так же и ты, Холли, не мог бы избежать смерти, если бы я решила убить тебя. И все же в твоих словах, возможно, есть доля правды: что-то останавливает мою руку. Хорошо, я пощажу эту женщину, ведь я же тебе говорила, что от природы я не жестока. Я не люблю видеть страдания или причинять их. Позови ее – и быстро, пока у меня не переменилось настроение. – И Она поспешила накинуть покрывало на голову.

Я был очень рад, что мне удалось добиться хотя бы этого, я вышел в коридор и позвал Устане – ее белое одеяние смутно маячило в полумраке. Подойдя ближе, я увидел, что она сидит на полу, прислонясь спиной к одному из больших глиняных светильников, расставленных вдоль коридора. Она встала и подбежала ко мне.

– Мой господин умер? Только не говори, что он умер! – закричала она, подняв исполненное благородства лицо, сплошь залитое слезами, и глядя на меня с бесконечной мольбой, которая глубоко тронула мое сердце.

– Нет, он жив, – ответил я. – Она спасла его. Войди.

Она тяжело вздохнула, вошла в пещеру и опустилась на четвереньки, как повелевает обычай амахаггеров, перед своей грозной владычицей.

– Встань, – приказала Айша ледяным тоном, – и подойди ко мне.

Устане поднялась и покорно подошла к ней с опущенной головой.

Айша заговорила не сразу.

– Кто этот человек? – спросила Она, указывая на спящего Лео.

– Мой муж, – тихо ответила Устане.

– Кто выдал тебя за него?

– Я сама его выбрала, по обычаям нашей страны, о Хийя!

– Ты поступила, женщина, дурно, избрав иноземца. Он принадлежит к другому народу, и обычаи этой страны на него не распространяются. Послушай: ты, вероятно, согрешила по неведению, поэтому я склонна пощадить тебя. И еще послушай. Возвращайся в свое семейство и никогда больше не смей говорить с этим человеком, не смей даже смотреть на него. Он не для тебя. А теперь послушай в третий раз. Если ты нарушишь мое повеление, ты сразу же умрешь. Уходи.

Устане не пошевельнулась.

– Уходи, женщина!

Лицо Устане было все искажено болью.

– Нет, Хийя, я не уйду, – ответила она сдавленным голосом. – Этот человек – мой муж, и я люблю его – люблю и не покину. По какому праву ты приказываешь мне оставить моего мужа?

По телу Айши пробежала легкая дрожь, и я тоже вздрогнул, опасаясь самого худшего.

– Будь милосердна, – сказал я по-латыни. – В ней говорит сама природа.

– Я милосердна, – холодно ответила Она на этом же языке. – Не будь я милосердна, она была бы сейчас мертва. – И, обращаясь к Устане, добавила: – Я говорю тебе: уходи, женщина, уходи, пока я не убила тебя на месте.

– Я не уйду! Он мой – мой! – горестно закричала Устане. – Я выбрала его в мужья, и я спасла ему жизнь! Убей же меня, если это в твоей власти! Но я не отдам тебе мужа – никогда, никогда!

Айша сделала едва уловимое, стремительное движение и коснулась волос бедной девушки. Я посмотрел на Устане и в ужасе попятился: на ее бронзовых косах остались три белоснежных отпечатка пальцев.

– О силы небесные! – воскликнул я при виде этого устрашающего проявления сверхъестественного могущества, но сама Она лишь слегка рассмеялась.

– И ты думаешь, жалкая дурочка, – сказала Она растерянной Устане, – что убить тебя не в моей власти. Погоди, вот зеркальце. – И Она показала на круглое зеркальце, которым Лео пользовался при бритье; это зеркало Джоб вместе с другими его вещами положил на дорожную сумку. – Дай его этой женщине, мой Холли; пусть она посмотрит на свои волосы и убедится, в моей ли власти убивать.

Я поднес зеркальце к глазам Устане. Она посмотрела в него, ощупала рукой волосы, еще раз посмотрелась и, всхлипнув, повалилась на пол.

– Ну что, уйдешь ты или ударить тебя еще раз? – насмешливо спросила Айша. – Я отметила тебя своей печатью и отныне буду узнавать тебя по этой печати, пока твои волосы сплошь не поседеют. И помни: если я еще раз увижу твое лицо, ты умрешь и скоро обратишься в груду костей – таких же белых, как и моя отметина.

Сломленное, охваченное ужасом бедное существо поднялось и с горькими рыданиями выползло из пещеры.

– Чего ты так испугался, мой Холли? – сказала Айша после ее ухода. – Я же объясняла тебе, что не занимаюсь волшебством – никакого волшебства нет. Я только пользуюсь непонятной тебе силой. Я поставила белую печать на ее волосы, чтобы вселить в нее должный страх, иначе мне пришлось бы ее убить… А сейчас я велю слугам перенести Калликрата поближе к моим покоям, чтобы я могла за ним присматривать и приветствовать его, как только он проснется: туда же перейдешь ты, Холли, и ваш белый слуга. Но предостерегаю тебя: ничего не говори Калликрату об этой женщине и как можно меньше обо мне. Помни это предостережение.