В «Уложении о наказаниях» 1845 года шпицрутены упоминаются только в Приложении, в общем списке из шести телесных наказаний — от наложения клейм до заключения в оковы[105]. Никаких подробностей это перечисление не содержит.

У Толстого, который и отвечает в массовом сознании за картину наказания шпицрутенами, есть ещё два текста — «За что?» и «Николай Палкин». М. Пахомова, обратившаяся к рассмотрению творческой истории первого из них, пишет, комментируя интересующий нас сюжет: «Так, в рассказе есть чрезвычайно знаменательный по своему смыслу эпитет: „гибкая палка такой высочайше утверждённой толщины…“ („чтобы только три входили в дуло ружья“[106]. — В. Б.)». Эпитет использован Толстым с определённой целью — подчеркнуть, что деспотизм и жестокость идут от самого царя, определяются самодержавной системой. Указание, что толщина шпицрутенов была утверждена самим царём, основано на документальных данных.

Приведём известную фразу Николая I, которую в октябре 1827 года он написал в качестве резолюции на рапорте о нарушении несколькими евреями карантинных правил. В рапорте высказывалась просьба назначить нарушителям смертную казнь, но император несколько лицемерно заключает: «Виновных прогнать сквозь тысячу человек двенадцать раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало, и не мне её вводить» (это при том, что совсем недавно были повешены пять декабристов, шесть тысяч ударов, как сказано выше, считались верной смертью, а в том самом «Уложении о наказаниях» 1845 года, в 19-м пункте 1-го раздела 2-й главы, прямо говорилось: «Определяемые законом наказания уголовные суть следующие: I. Лишение всех прав состояния и смертная казнь…»)[107].

Толстой, отмечает М. Пахомова, был знаком и с запиской Николая I, в которой со всеми подробностями был предначертан царём обряд казни декабристов[108].

По кругу ходят две цитаты, одна — из воспоминаний Серякова, который девятилетним видел наказание после бунта в военных поселениях 1832 года: «Что же касается до шпицрутенов, то я вполне ясно помню, что два экземпляра их, для образца, были присланы (как я позже слышал) Клейнмихелем в канцелярию округа из Петербурга. Эти образцовые шпицрутены были присланы, как потом мне рассказывали, при бумаге, за красной печатью, причём предписывалось изготовить по ним столько тысяч, сколько потребуется.

Шпицрутен — это палка в диаметре несколько менее вершка, в длину — сажень; это гибкий, гладкий прут из лозы. Таких прутьев для предстоящей казни бунтовщиков нарублено было бесчисленное множество, многие десятки возов»[109].

Вторая цитата — из казанского доктора А. И. Ильинского[110]. В мае 1849 года в Казани (через два года после отъезда оттуда Толстого) наказывали шпицрутенами двух разбойников, Быкова и его сообщника Чайкина. Сейчас не очень понятно, каков полный список того, что было на их совести, но воспоминания Ильинского о самой процедуре сохранились. Они были напечатаны в 1894 году в журнале «Русская старина»:

«Поблизости выстроенного батальона лежали громадные кучи заготовленных для наказания шпицрутенов. Как ни жестоки и ужасны были преступления Быкова и Чайкина, но как люди они всё-таки заслуживали если не сожаления, со стороны Корейши, то, по крайней мере, неусугубления присуждённого неумолимым законом наказания. Однако Корейша превзошёл строгость закона: шпицрутенов, по закону, должно входить три в дуло ружья, но были заготовлены более толстые шпицрутены, из коих, как тогда говорили, в дуло ружья не помещалось даже и двух!» Понятно, что одно дело — прут в вершок толщиной, а другое — три прута, что вставляются в ружейное дуло (диаметром в 7,1 линии, то есть — 18 мм).

Разбойники, кстати, умерли в тот же день. При этом тела их были перевезены в анатомический театр при университете, где из них сделали скелеты, «по которым, — заключает Ильинский, — и по сие время изучают анатомию»[111].

Сейчас, кажется, в Казани собираются восстановить внешность этих разбойников по сохранившимся скелетам.

То, о чём пишет Ильинский, — скорее розги, а не шпицрутены. Розга же (рутен, нем. Rute) была тонкой веткой или «лозовым прутом — в аршин с четвертью, без листьев и мелких веток». Эти прутья должны были быть гибкими, не засушенными, а «слегка подвялыми»[112]. Для этого их специально замачивали, а после каждых десяти ударов меняли.

Вот знаменитое суждение Достоевского на эту тему из «Мёртвого дома»: «Но, однако же, с пятисот, даже с четырёхсот розог можно засечь человека до смерти; а свыше пятисот почти наверно. Тысячи розог не вынесет разом даже человек самого сильнейшего сложения. Между тем пятьсот палок можно перенести безо всякой опасности для жизни. Тысячу палок может вынести, без опасения за жизнь, даже и не сильного сложения человек. Даже с двух тысяч палок нельзя забить человека средней силы и здорового сложения. Арестанты все говорили, что розги хуже палок. „Розги садче, — говорили они, — муки больше“. Конечно, розги мучительнее палок. Они сильнее раздражают, сильнее действуют на нервы, возбуждают их свыше меры, потрясают свыше возможности»[113]. В «Дневнике писателя» за февраль 1876 года он повторяет: «Наказание шпицрутенами (то есть на деле всегда палками), если не в очень большом количестве, то есть не более двух тысяч разом, никогда не представляло ни малейшей опасности для жизни. Напротив, все, каторжные и военные арестанты (видавшие эти виды), постоянно и много раз при мне утверждали, что розги мучительнее, „садче“ и несравненно опаснее, потому что палок можно выдержать даже и более двух тысяч без опасности для жизни, а с четырёхсот только розог можно помереть под розгами, а с пятисот или шестисот за раз — почти наверная смерть, никто не выдержит»[114].