* * *

Крас почувствовал, как озноб прошел от шеи к пояснице… Или он просто заболел?

Помутнение рассудка, точно такое же, какое было, когда он стоял в комнате; этой маленькой шлюхи и думал об опадающих осенних, листьях…

А если он все-таки не болен, то… Кукла, эта стерва стреляющая, как боец спецназа, вовсе не Глебова Елена Игоревна, а… Крас еще раз всмотрелся в изображение… Закрыл глаза… Серые, огромные глаза девочки смотрели на него из темноты ночи…

Звонок в тиши квартиры заставил его вздрогнуть. Он снова глянул на часы: для Лира еще слишком рано.

Крас вынул пистолет, щелкнул предохранителем, подошел к двери. И услышал слова арии Мефистофеля… И стал белым как мел. Посмотрел на Котина — в лице помощника тоже не было ни кровинки…

Тот, кто стоял за дверью, был во сто крат опаснее, чем Лир. Его называли Маэстро.

Не открыть ему было нельзя.

— Ну здесь и бардак! — округлила глаза Алена, едва переступив порог квартирки Гончарова.

…Им повезло: они попали на автобус, который возил за город рабочих-строителей на возведение особняка какого-то крутого; шел он как раз в нужную сторону. И хотя тот кружил минут сорок по улочкам, собирая работников предприятия «Трансстрой», присутствие большого количества людей действовало на девушку успокаивающе. Люди, едущие на работу… Запах прелой брезентухи, бензина, шутливые подначки… Алена почувствовала себя так, словно все эти взрывы и сама ночь были не настоящими, а увиденными где-то, когда-то — в кино или во сне…

Умом она понимала, что это не так, но странная заторможенность сознания делала восприятие случившегося избирательным… И еще девочке вдруг показалось, что она способна это все забыть, забыть совсем, навсегда, так, что останется только ощущение тяжкого кошмара, какое бывает, когда человек уже днем пытается вспомнить неприятный свой сон и не может… Или Олег прав, и психика именно так защищается от саморазрушения: избирательностью воспоминаний, забвением всего злого, страшного, неприятного?.. Но почему она тогда так хорошо помнит и детдом, и Инессу, и психиатрическую больницу? Там уже точно ничего приятного не происходило… Или там было то, что ее волновало?.. Девушка даже покраснела, вспомнив… Нет, это совсем уже глупые заморочки…

По напряженно-замкнутому лицу Олега и отрешенно-усталому Лены рабочие, которые изредка с любопытством поглядывали на чужаков, видимо, сделали самый простой вывод: папашка отловил свою не очень путную дочку где-то в ночном клубе, прописал ей по первое число и теперь возвращает в лоно семьи. Одежда Гончарова тоже наводила на мысли: видать, бизнесмен из новых, а вот вишь как оно выходит — денег куры не клюют, а пацанкой никто не занимается, дела до нее никому нет, вот и вышла шалава. У Алены сложилось ощущение, что присутствующие в автобусе малярши вздохнули с облегчением, когда они выходили на окраине города: теперь можно было всласть посудачить о богатых, которые все жадины и жмоты и обирают народ, вот Бог их и наказывает… А некоторым, из тех, кто помоложе, и повздыхать: почему это их Коля, Вася или Альберт, которому за сорок всего, ходит обношенный, с пузом, водочку потребляет, когда можно и когда нельзя, ни денег от него, ни… Подтянутый, хорошо одетый Гончаров производил на своих ровесниц неизгладимое впечатление.

До шестнадцатиэтажки, стоявшей в ряду таких же урбанизированных конструкций посреди необжитого, засаженного тонкими чахлыми деревцами поля-стройплощадки, шли минут двадцать. Поднялись на седьмой этаж по уже загаженной, расписанной изображениями фаллосов и соответствующими надписями лестнице — лифт еще не включили. Гончаров отомкнул тяжелую бронированную дверь, отделанную хорошим деревом снаружи и хорошей кожей внутри.

Дверь была единственной роскошью этой однокомнатной. В ней царил самый настоящий бедлам: на широкой тахте скомканное одеяло походило на не ко времени поднятого от зимней спячки медведя, грозного и взъерошенного. Устеленный паласом пол был заставлен пепельницами, но хозяину они, похоже, служили лишь частью интерьера: сигаретный и сигарный пепел горками лежал там, где упал когда-то. На кухне угадывались очертания Монблана из немытой посуды; впрочем, по чашке с остатками кофе, стоявшей в прихожей прямо на полу рядом с затоптанным окурком, девушка легко определила: фарятьевский чайный сервиз, никак не меньше пяти штук «зелени». Аля оглянулась на Гончарова.

— Так ты здесь и живешь? — спросила она, удивленно: собственную машину, стоимостью по меньшей мере вчетверо превышающую стоимость этой берлоги, он приказал взорвать легко, словно был кувейтским эмиром или магнатом с капиталом в изрядное количество нулей после единицы.

— Да разве ж это жизнь? — сымитировал Олег интонацию торговца семечками с одесского Привоза. — Вы себе думаете, молодая барышня, шо можно жить, минуя всяких трудностей? И купюри, шурша, сами себе превращаются в брыльанты и падают на всякую голову? Таки нет! Я вам скажу: если у человека есть мозги, то они у него есть! И не делайте мне круглые глаза, вы же уразумели, дитя, об чем речь…

— Ты что, брал уроки актерского мастерства? — рассмеялась Аля.

— Скорее — делового. В детстве нашим соседом по квартире был Яков Соломонович Лисин. Всю жизнь он страдал: проявиться его коммерческим талантам было негде, и, по сути, в хорошем переводе с псевдонаучного на общеупотребительный еще в ранней юности он наговорил мне столь популярную сейчас книгу «Как стать богатым».

— А сам он был нищим и больным?

— Вот уж нет. Старик Лисин был достаточно зажиточным и денежным человеком по советским временам. И очень любил наставлять: «Один еврей сказал мне как-то: лучше умереть от страха, чем от голода. Он был состоятельный спекулянт, и его посадили. Так он был не сильно умный, вот что я вам скажу! Чтобы человек не страдал ни от страха, ни от голода — об том позаботился сам Господь Бог. В каждой голове, в вашей тоже, молодой человек, миллиарды умных клеток, и каждая себе что-то думает… А если каждая надумает хотя бы на копейку, вы будете миллионером безо всяких конфликтов с законом. Бедность не от отсутствия денег, а от неумения ими пользоваться. А про смерть… Запомните, молодой человек, на всю жизнь, что я вам скажу: лучше умереть в глубокой старости, в своей постели и во сне. Тогда, когда вы просто устанете жить».

— Да? И как он умер?

— Глубоким стариком, в своей постели, во сне.

— Ну надо же! Слушай, а почему тогда… — Она обвела взглядом непрезентабельную квартиру.

— Я не всегда следую советам, — вздохнул Гончаров.

— Это плохо? — спросила Аля, уловив какую-то странную нотку в его голосе.

— Это хорошо. Иначе я не был бы тем, кто я есть.

— А кто ты есть?

Олег задумался на секунду, улыбнулся, видимо стараясь сделать улыбку ироничной, но оттого лицо его показалось Алене совершенно беззащитным.

— Грустный солдат.

— Да? И какой армии?