О характере Филарета Никитича говорит недовольство, с коим он встретил весть об избрании сына на царство: "И вы есте в том передо мною неправы; коли уж похотели обирать на Московское государство государя, мощно было и опричь моего сына; а вы то ныне учинили без моего ведома!" Успокоился суровый отец только тогда, когда Желябужский с товарищами убедили его, что сын упорно не хотел садиться на престол без отцова благословения.

"То вы подлинно говорите, — заметил, примиряясь со случившимся, Филарет, — что сын мой учинился у вас государем не своим хотением — изволением Божьим да вашею неволею". Но не следует думать, что пленник говорил так из опасения перед присутствующими при разговоре тюремщиками. Признав воцарение Михаила, Филарет даже шуток полякам не спускал. "Весной пойдём в поход на Москву, — шутил один из панов, — и Владислав-де королевич учинит вашего митрополита патриархом, а сына его — боярином". "Яз-де в патриархи не хочу!" — оборвал его митрополит.

Писать сыну он желал теперь исключительно с царским титулом и отнюдь не то, что требовали поляки. "Посылал де король многожды, — рассказывали московским посланникам, — чтоб митрополит писал грамоты к сыну своему". "Какие ж грамоты велел король писать великому господину преосвященному митрополиту Филарету Никитичу?" — любопытствовали посланники. "Сами догадывайтесь, — отвечали поляки, — как королю годно, так и велит писать. Да и канцлер-де Лев Сапега посылал трижды к митрополиту… чтоб однолично таковы ж грамоты писал, каковы годны королю. И митрополит-де… королю отказал, что отнюдь таких грамот не писывать!"

"Митрополит ваш упрям, — говорили другие информаторы, — короля не послушал и грамот не писал. Как… сведал, что сын его учинился на Московском государстве государем… и стал упрям и сердит, и к себе не пустил, и грамот не пишет!".

Короля Филарет переупрямил. Уже близ границы посланников догнали гонцы: "Митрополит-де ваш того упрощал у короля нашего, чтоб писать к сыну своему, а к вашему государю. И король-де ему поволил писать… И вы те грамоты возьмите".

Упрям, надо отмстить, был не только Филарет, но и другие пленники. Голицына вообще не допустили беседовать с русскими посланниками. Герой Смоленской обороны М.Б. Шеин передал, "что у Литвы с Польшею промеж себя рознь великая, а с турским миру нет". Воевать против них самая "пора пришла"! Находясь в очереди на размен одним из первых, Шеин велел сказать "к государю и к бояром, чтоб одноконечио полонениками порознь не розменятись!"

Переговоры об общем размене пленных вели в 1615 г. Ф. Сомов на границе и А. Нечаев в Речи Посполитой. Мир и возвращение Филарета на родину казались близкими, хотя запросы польской стороны были немалые. "Учнут, — сообщал ии((юрматор. — просить Северских городов, а последнее слово — чтоб Смоленск им укрепить за собою. На том и перемирье будет, а потом и розмена будет всеми вязнями на обе стороны; а Филарет митрополит будет и первой человек в розмене".

В том же 1615 г. при приёме польско-литовского посольства в Москве обговаривались уже сроки и формы размена на границе. Приезд нового посланника М. Каличевского, однако, внёс в переговоры тревожную ноту. Филарет и Голицын с товарищами, сообщал Каличевский, "суть здравы, а живут по указу милосердому и ласковому великого государя своего царя и великого князя Владислава Жигимонтовича всея Руси какого царьского величества подданные".

"И мы тому дивимся, — отвечали в Москве, — что вы, паны-рада коруны Польские и Великого княжества Литовского, духовные и светские… от таких непригожих дел, за что кровь хрестьянская литися не перестанет, не отстанете: называете государя своего сына, королевича Владислава, государем царем… а послов, которые посланы к государю вашему и к сыну его за крестным целованном — сына его подданными!"

До обмена прошли ещё годы переговоров и войн. Владислав безуспешно, хотя с великим кровопролитием, ходил в 1618 г. на Москву. Наконец, размен пленных состоялся. Он был намечен на 1 марта 1619 г. под Вязьмой, но вновь задержался на три месяца: в последний момент поляки хотели урвать за Филарета ещё часть русских земель.

Рассчитывать, что Михаил Фёдорович пойдёт на эту уступку, они имели все основания. Любовь сына к отцу была хорошо известна. Что это была не просто внешняя демонстрация, свидетельствуют наказы русским дипломатам о тайных речах от Михаила и Марфы Ивановны к отцу и мужу, коли посланцам удастся увидеться с пленником наедине.

Между тем, по крайней мере с 1615 г., Филарета именовали "митрополитом всея России" и алтари святили именем "митрополита Филарета Московского и всея России". Пустующий патриарший престол ясно свидетельствовал, что высшая власть в Русской православной церкви уготована государеву отцу. Да и сам Михаил Фёдорович в речах к боярам и в объявительных грамотах по стране неоднократно поминал своего "отца и богомольца" в таких выражениях, что роль Филарета как будущего соправителя была очевидна.

Сейчас трудно сказать, какие уступки при заключении Деулинского перемирия 1618 г. были вызваны военно-политической слабостью России, а какие — родственными чувствами царя к плененному отцу, имя которого поминалось по всей Руси в ектениях и молитвах вместе с именами государя и его матери[107]. Сам Филарет не отдал бы ничего. Узнав о последних требованиях польской стороны, он заявил, что лучше вернётся в великое утеснение, нежели пожертвует за свою свободу хоть пядью русской земли.

Размен состоялся 1 июня 1619 г. Филарета передали за полковника Струся, захваченного при взятии Москвы Всенародным ополчением в 1612 г. Митрополит сострадал несчастливому вояке и ещё в 1615 г. обещал "Струсовой панье", приходившей просить за мужа: "Отпишу-де я к сыну своему… чтоб жаловал мужа твоего и свыше прежнего: а потом бы де судил Бог мне видеть сына своего, а тебе б дожидаться мужа твоего!"

Долгожданный Филарет вступил в пределы России триумфатором. В сопровождении огромной толпы возвращающееся из польского плена и не меньшей свиты следоват он от города к городу, принимая приветствия и раздавая благословения.

пелось в сложенной тут же и незамедлительно записанной англичанином Ричардом Джемсом народной песне (опубликованной Ф.И. Буслаевым).

Гонцы сновали по Можайской дороге между праздничным поездом Филарета и царским дворцом. Сын не мог нарадоваться избавлению отца от почти девятилетнего пленения, но не мог и нарушить царский чин, бросившись навстречу отцу. Торжественные встречи от царского имени устраивали специально посланные лица.

Первая была в Можайске под началом Рязанского архиепископа Иосифа, боярина Д.М. Пожарского и окольничего Г.К. Волконского. Вторая — в Саввино-Сторожевском монастыре близ Звенигорода, под руководством Вологодского архиепископа Макария, боярина В.П. Морозова и думного дворянина Г.Г. Пушкина. Третья встреча была устроена Крутицким митрополитом Ионой (исполнявшим обязанности по управлению Церковью в отсутствие патриарха), боярином Д.Т. Трубецким и окольничим Ф.Л. Бутурлиным в селе Хоро-шове, уже близ Москвы.