Милая девушка с ласковой улыбкой могла бы прожить долгую счастливую жизнь, но вместо этого превратилась в кровожадного монстра, погубившего десятки ни в чем не повинных людей.

– Ты знаешь, кто ты, – прошептал Миша, думая об Илье, который едва не погиб. – А теперь уходи! Оставь нас в покое и больше не возвращайся!

Синее сияние померкло так же внезапно, как и разгорелось. Прекрасная девушка пропала, вновь оставив вместо себя чудовище.

Только сейчас все было иначе. Мортус Улторем, не обращая больше внимания на людей, завывала от боли и страха. Вскинув руки к лицу и глядя на них, точно впервые видела, она выкрикивала слова на непонятном языке и волчком вертелась на месте.

Должно быть, истинный облик испугал ее, она не могла выносить самоё себя: свет чистоты, который исходил от Таси, ее красота и нежность выжигали нечто внутри Мортус Улторем, разъедая изнутри, как ржавчина.

Чудовище разразилось воплем, от которого заложило уши, под потолком словно разорвался снаряд, и комната погрузилось во мрак.

«Надеюсь, у нас все получилось!» – подумал Миша и потерял сознание.

Эпилог.

День был по-осеннему пасмурный, с тяжелым пепельно-серым небом и то и дело налетавшими порывами ветра. Дождя не обещали, но тучи бродили по небу, словно мамонты, не давая солнцу выглянуть ни на секунду.

Хороший день для похорон, подумалось Леле.

Она стояла возле больничного входа и смотрела на Томочку и Илью, которые выбирались из такси. Леля приехала слишком рано: дома не сиделось, но и эти двое тоже решили поторопиться.

Илья выглядел намного лучше: поправиться, конечно, не успел, но с лица сошла восковая бледность, оно стало казаться мягче и одухотвореннее, потому что лихорадочно-злобный, возбужденный блеск в глазах погас.

– Привет, – чуть застенчиво поздоровался он, поправив очки.

Илья немного робел в ее присутствии, и это почему-то трогало Лелю.

– Боялись, опоздаем! – прощебетала Томочка. – Не выходил еще? – И добавила: – Привет, Лелечка!

Леля никому не позволяла так себя называть, но Томочке ничего, можно. В ее устах это звучало так, как надо.

– Нет, мы рано. Скоро должен выйти.

Во двор заехал большой белый внедорожник, заполнивший собой все пространство.

Все трое смотрели, как он паркуется, втискиваясь на свободное местечко, и выходило это довольно ловко, учитывая мощные габариты автомобиля.

Дверца машины открылась, выпуская из лакированного брюха высокого солидного мужчину в костюме и при галстуке. Увидев Лелю и остальных, он поставил автомобиль на сигнализацию и направился к ним.

– Доброе утро, Леля, – сказал Юрий Олегович. – Ты, значит, тоже тут?

Та молча улыбнулась.

– Как ты, Илюшка? – Матвеев протянул руку Илье. – На себя не похож, похудел. Одни очки остались.

– Здравствуйте, – сказала Томочка.

Когда с приветствиями было покончено, на лицо Мишиного отца вернулось озабоченное выражение.

– Не нравится мне это. Он еле ходит, а…

– Ого, целая делегация! Только оркестра не хватает.

Все обернулись и увидели Мишу. Он спускался по ступенькам, двигаясь напряженно и держа голову неестественно прямо из-за плотной повязки, наложенной на шею.

Встречающие заговорили разом, каждый свое.

– Как ты?

– Мишка!

– Как себя чувствуешь?

Леля подумала, до чего же похожи отец и сын: высокий рост, широкие плечи, крупные, выразительные черты. Красивые, сильные мужчины, которые, как Леля уже знала, с трудом находили общий язык. Но при этом были привязаны друг к другу сильнее, чем сами себе признавались.

– После похорон сюда вернешься, – безапелляционно заявил Матвеев, – у тебя постельный режим. Я говорил с врачом, ему не нравится эта затея.

Миша чуть заметно поморщился, но возражать не стал.

– Слушайте, давайте уже поедем, – сказал он.

Томочка и Илья сели в машину Лели, Миша поехал с отцом.

До кладбища было не больше двадцати минут, чему Миша только радовался, поскольку сидеть ему было трудновато: затекала спина, рана начинала болеть. Хотя он, конечно, никому не собирался этого говорить, тем более отцу.

Некоторое время ехали молча, а потом заговорили хором, в один голос:

– Миша, я хочу…

– Папа, я…

Они посмеялись над этой синхронностью, и едва заметная неловкость растаяла. Миша повернулся всем корпусом к отцу и сказал:

– Спасибо, пап.

Матвеев-старший отмахнулся: брось, ничего особенного.

– Я серьезно.

Отец взял на себя организацию похорон. Едва очнувшись в больнице и узнав, что все в порядке, Илья и девушки ждут в коридоре, Миша заявил, что должен заняться похоронами Анатолия Петровича. Отец, который поднял на уши всех, от главврача до санитаров, не стал задавать лишних вопросов, заверил сына, что сделает все, как надо – и на кладбище, и в церкви.

– Скажи, во сколько это обошлось. Я отдам. Вернее, мы с Илюхой.

– Да что ты, в самом деле! – возмутился отец. – Нужны мне ваши деньги!

– Это нам нужно, пап. Пожалуйста.

Теперь уже Матвеев-старший не стал спорить с сыном и назвал сумму.

– Ты говоришь, он вам помог. Чем? Кто он такой, этот Белкин? Я у Ласточкина твоего спросил, он мне ничего не стал говорить. Знаю, что вы с Лелей были у Белкина в квартире, соседка наряд вызвала.

«Так я и знал, что ты будешь допытываться», – устало подумал Миша, но рассердиться на отца не сумел.

– Что произошло тем вечером? Только не надо мне лапшу на уши вешать про собак!

Миша знал, что его друзья сказали врачам «скорой»: они все были в гостях у Ильи, поздно вечером стали расходиться по домам, Илья и Томочка пошли провожать Мишу и Лелю.

Возле подъезда на них напала стая собак, Миша оступился и упал, и один пес укусил его.

Все четверо твердо стояли на своем, в том числе и Миша. Придя в себя, предупрежденный Ильей, он вслед за остальными повторял сказку про собаку.

– Я узнавал: укус не собачий, а, скорее, человеческий. Но зубы иглообразные, слишком мелкие и длинные. Слава Богу, яда никакого не было! Во что ты вляпался? Кто тебя покусал? Можешь нормально объяснить?

Миша, поколебавшись, ответил:

– Пока нет. Прости, пап. Не потому, что не хочу, а просто… ты не поверишь, и мы опять поссоримся. – Он легонько вздохнул. – Я и сам до конца ничего не понимаю. Но все обдумаю и расскажу тебе. Попозже, ладно?

Отец нахмурился, помолчал немного, но согласился подождать, не стал настаивать.