— Вовка, я верю, что тебе показалось, будто ты слышал. Это был обычный бред раненого человека. Мало ли что покажется пацану, в которого вогнали две пули. Забудь.

— Значит, этого не было? — Синева была такая, что очень трудно соврать. Но я соврал.

— Этого не было.

— Честное слово?

Вот за… то есть паршивец!

— Вольдемар, — проговорил я, заложив руки за спину и покачивая себя с пяток на носки. — Довожу до твоего сведения, что у меня с детства есть примета: не давать честное слово чаще раза в месяц. Недавно я тебе слово уже дал: насчет издательства, будь оно неладно. В дальнейшем уволь… Я тебе просто по-джентльменски сообщаю, что такого там не звучало. Доволен? — При этом я на всякий случай скрестил за спиной пальцы.

Не знаю, поверил ли он до конца. Но, судя по всему, почти поверил. Может быть, потому, что этого ему очень хотелось, а бояться не было сил.

— Смотри, бабочка, — сказал я. — Какая большущая, синяя. Таких я здесь никогда не видел… Да вон, вон…

Вовка оглянулся.

— Ой… это «адмирал»… — Он побежал за «адмиралом», но тот быстро набрал высоту и растаял в синеве. Вовка стоял, задрав голову. Волосы золотились…

Я тоже смотрел вслед улетевшей бабочке. Пахло всякими травами и ржавчиной старых рельсов. Звенела тишина. Если бы сейчас из этого звона и струящегося воздуха возник старинный серебристый паровоз, я бы не удивился…

А что касается напоминания об отобранных у меня годах, то сейчас оно не казалось страшным. Потому что я знал способ, как вернуть эти годы.

Надо только протянуть как-нибудь двенадцать лет. А потом, в июне две тысячи четырнадцатого, планета Венера снова пересечет диск Солнца. И глядя на них через Вовкин монокуляр, я скажу: «Солнце, Земля и Венера, сделайте, что я прошу. Верните отнятые у меня годы…» И я знаю, что это сбудется.

Правда, в нашей стране в момент прохождения будет уже ночь, но можно уехать куда-нибудь за границу. За двенадцать-то лет как-нибудь подготовлю такую поездку… Например, возьмем да укатим с Вовкой к его тетушке в Канаду. Конечно, сперва ее придется убеждать, что «случилась ошибка». Но и на это есть время.

Я наведу на Солнце объектив с фильтром и скажу… Те самые слова… Если только к той поре у меня не созреет более насущное желание. А если созреет, за меня скажет, что надо, Вовка.

Главное, чтобы в тот день облака не закрыли солнце.

…Здесь вопреки всем литературным традициям и в ущерб сюжету автор решил вместо эпилога поместить свое очень давнее стихотворение. Вот оно.

Зачем здесь эти стихи? Кому надо, тот поймет. Кто не поймет, пусть забудет… А мне они нужны. Именно в этом месте, в конце…

С некоторых пор у шестиклассницы Белки Языковой стало иногда появляться странное ощущение. Вдруг казалось ей, что окружающее пространство на миг затвердело и с металлическим звяканьем прогибается то в одну, то в другую сторону. Словно лист из упругой жести. Такие листы всегда чуть изогнуты; надавишь, и — дзынь! — твердая плоскость превращается из выпуклой в вогнутую. Или наоборот. Как обширный противень, на котором мама печет в газовой духовке пироги с картошкой.

Однако Белка понимала, что сравнение это очень приблизительное. Во-первых, объемное и обширное пространство не похоже на плоскость из тонкого металла. Во-вторых, звяканье, с которым оно прогибалось, было бесшумным. В-третьих, противнем сколько ни щелкай, в окружающем мире ничего не изменится. А когда в ушах (или где-то внутри, или просто в душе) вдруг раздается неслышное, но ощутимое «дзын-нь» и все вокруг на полсекунды делается щекочущим и зыбким — это знак, что случится событие. Не обязательно важное и заметное, но необычное. То прокатится по вечернему небу яркий метеор, то по телеку вдруг покажут необъявленный в программе фильм «Гори-гори, моя звезда», то после короткого майского ливня засияет над невысокими крышами небывалая тройная радуга, а сами крыши сделаются золотыми (и неожиданно придет откуда-то незнакомая большая собака, понимающе помашет хвостом, сядет рядом и вместе с Белкой станет смотреть на чудо). Или приснится под утро сон, который не запомнится, но оставит ощущение неведомой страны, смутно различимой сквозь чащу цветущих веток…

Надо сказать, что Белка не была мечтательницей и фантазеркой. По крайней мере, снаружи. Но внутри, видимо, все-таки была — как и большинство девочек (да и мальчишек тоже). И поэтому к «звяканью» пространства относилась всерьез. Каждый раз ожидала события. И сегодня с утра — тоже.

Однако ничего интересного не случалось.

Нельзя же отнести к таким событиям разговор с мамой о летних планах.

Мама была рослая, широкоплечая, с густыми бровями. Порой она выглядела грозно, особенно если подбоченивалась и брови сводила к переносице. Папа в такие минуты казался перед ней кузнечиком. Но все равно он маму не боялся. И Белка не боялась. Никогда. И сейчас в ответ на мамины увесистые аргументы она заявила:

— Я же сказала: не по-е-ду… — Причем звучало это так, словно Белка собиралась добавить легкомысленное «ля-ля-ля».

Мама попыталась огреть ее полотенцем. Жест носил символический характер, и Белке не стоило труда увернуться. Она сделала это, попутно ухватив с тарелки маслину (осталась от папиного завтрака, а сам он уже укатил на работу).

— Элизабетта!

— Что, мамочка?

— Ты моя погибель, вот что! И папина…

— Не-а. Я образцовый ребенок. Просто я не хочу туда…

— Это глупо! Ты упряма как… как…

— Как старая коза?

— Вот именно!.. Такие возможности! Тетя Рита обещала оплатить дорогу и прилететь за тобой, как и в прошлый раз! Она тебя так любит!

— Тогда пусть лучше пришлет наличными. Мы купим цветной принтер.

— Ты бессовестная и циничная девица!

— Ага. И погибель. И коза…

— Другие девочки на твоем месте с ума сошли бы от счастья!

— Ага, все Яны и Кристины. И даже Ксюша Подушкина… Но я-то уже была там!

— Ты была зимой! Всего полторы недели! А сейчас там чудесно!