Людмила Павловна снаружи здоровается с одной из постоянных ведущих «Лавочка-FM». Забирает у нее кулек с объедками и бредет по двору. Кошки, почуявшие приближение кормилицы, выныривают из травы и с интересом сползаются поближе. Тяжко, по-старчески согнувшись и упираясь ладонью в колено, любительница мифологии начинает крошить съестное в миски.

К моему удивлению, с детской площадки к ней приближаются двое малышей, заинтересованных процессом. Нас разделяет метров двадцать, но жаркая тишина и акустика двора доносят до форточки каждое слово.

— Не пугайте их, детишки, — говорит женщина, поглядывая на карапузов, — они ж дикие, никому не доверяют.

— Ой! — тонко вскрикивает один мальчишка, отходя за спину друга. — А если они дикие, они вас не укусят?

Людмила Павловна смеется. От этого беззаботного смеха меня продирает волной колючей тревоги. Высыпав в блюдца последние крошки, старуха прячет грязный кулек в кармане грошового платья и неловко выпрямляется.

— А чего ж им меня кусать-то? — вопросом на вопрос отвечает она малышам. И добавляет, придав голосу знакомую теплоту и вкрадчивость: — Я же их кормлю.

Битый час я сомнамбулой слоняюсь по квартире.

Затем завожу стирку. Вынимаю из кладовки пылесос и начинаю уборку. Это приводит нервы в порядок. За одним из кресел перед телевизором (куда я практически не захаживаю), неожиданно нахожу игрушечного солдатика. Точнее, фигурку LEGO.

Но собранную так необычно, что целую минуту я глуповато держу ее перед собой и пытаюсь угадать, кого же та изображает. На стандартный желтый торс насажена стандартная бледно-розовая голова. Еще у нее длиннющие темные волосы, кажется, из новой коллекции «Властелина колец», например, от Арвен. Да вот только надеты они задом наперед, совершенно скрывая лицо. А еще у фигурки всего одна нога, посаженная ровно посредине тельца на жирную каплю супергеля…

Не знаю, отчего, но вид солдатика тревожит меня не меньше странных снов.

Сгорая от стыда, набираю номер Людмилы Павловны.

— Я вас слушаю, Ирина, — сухо говорит та.

— Кто жил в этой квартире до меня? — прямо спрашиваю я. — Тут были дети?

— Хм… — говорит женщина. — Не понимаю, откуда вы узнали. Но да. До вас в квартире жили одинокая мамочка с сыном. Ребеночек болезный очень был, помер весной. Мамочка после этого в деревню жить перебралась, к староверам…

Я скупо благодарю и обрываю вызов.

Не знаю, почему, но мне очень хочется плакать.

День 15, вторник.

К моему глубочайшему отчаянью, попытка найти другую квартиру ни к чему не приводит. С животными не пускают. Только на месяц. Только на год с предоплатой. Без мебели. С соседом на подселении. После потопа… Причин, по которым я не могу съехать, много настолько, что впору уверовать в злой рок. Еще, разумеется, к сдаче предлагаются частные дома, таких в городке большинство. Но одна лишь перспектива среди ночи идти в туалет на огороде приводит меня в ужас.

Тем не менее продолжаю поиски.

Потому что минувшей ночью шлеп-скрип-шлеп повторился вновь…

Я никогда не верила в мистику, привидений и барабашек. Они остались осколками старой, пещерной мифологии, частично перетекли в новую урбанистическую, но я искренне верю — скоро человек переживет и их. Пусть времена искоренения суеверий и советской индустриализации остались в прошлом. Но я ретроградно верую в рациональность, технический прогресс и торжество интеллекта — в сорокаметровые ГЭС, повернутые вспять реки, космонавтику и смерть примитивных примет.

Так что хрен вам, Людмила Павловна! Пусть по дому летает посуда, но я никогда не смирюсь с тем, что у этого существует мистическая причина. Объяснение наверняка есть, и пусть это не колебания магнитных полей, рано или поздно ученые установят истоки подобных «чудес».

Может быть, поддавшись удару стресса, я сама хожу во сне (в конце концов, синдром сомнамбулизма доказан еще в XIX веке)? Может, галлюцинирую? Может, виноват состав воды или хлеба из местной пшеницы. Не исключено, что следы на оргалитовых плитах оставляет Цезарь, а я спросонья признаю отпечатки его лап за человеческие. Ответ совершенно точно есть. Здравый. Не связанный с домовыми или кикиморами…

Не отбрасываю предположений о том, что все случившееся мне просто снится. Стены в хрущевке тоньше картона, на мои сновидения постоянно наслаиваются шумы из соседних квартир; на улице даже ночью не утихают голоса и вопли — подвыпившие компании, кошачьи разборки, писк раций полицейских, вызванных на семейную ссору. Все это могло оставить след. Дать пищу той части моего мозга и генов, что еще помнят, как в ударе молнии виделось божественное проявление…

Ужин готов, но я не притрагиваюсь к пицце. Курю у окна, наблюдая, как подвальная братия налетает на новую порцию куриных объедков и разведенного водой молока. Одуванчик несет к кормушке кота. Может, своего незабвенного Васювасю. Может, совсем другого. Животное зажато под мышкой, словно тюк. Но висит беспомощно, даже не пытаясь сопротивляться или царапаться.

— А он вас не укусит?

— Зачем? Я же его кормлю…

Одуванчик бросает кота. Как плюшевого, без пиетета и почтения. Так, словно Васявася и сам не способен учуять запах жратвы. Тот мягко приземляется, оглядывается на старуху, презрительно оценивает ужин и утекает в высокую траву вокруг детской площадки.

Одуванчика такой поворот событий не устраивает. С недоброй гримасой на лице она отлавливает хвостатого и снова швыряет к мискам. Теперь кот удирает с утроенной скоростью, а Одуванчик смотрит ему вслед с гримасой разочарования и злости. Происходящее настолько напоминает декорации к готовящемуся безумию (причем неважно чьему: моему, бабкиному, кошкиному или общему, витающему в перегретом летнем воздухе), что я спешно тушу сигарету и задергиваю штору…

Сегодня в семь, едва я пришла с работы, перед подъездом меня поджидала Людмила Павловна. Невозмутимая, словно и не было тяжкого воскресного разговора. Поздоровавшись, она вручила мне пакет с мороженой курицей. Не принимая возражений и робких «не умею разделывать».

— Что там уметь-то? — нахмурилась женщина. — Поешь, натуральное.

Милостиво кивнула, отирая пальцы о платье. И доверительно добавила, подтвердив догадку, что бабки на лавке старательно заглядывают в мои магазинные пакеты:

— Ты, Ирка, дрянью всякой питаешься. А от чипсов рак бывает…

Я едва удержалась, чтобы не выбросить курицу в мусорное ведро. Но занесла в квартиру и швырнула размораживаться в раковину ванной комнаты…

Сейчас я вспоминаю, что тушка, должно быть, оттаяла. Иду проверить. Замираю на пороге и затыкаю рот ладонью, чтобы мой вскрик не был слышен во всем стояке.

Над курицей поработал Цезарь. Мой любимый кот, любым видам сырой еды предпочитающий «Вискас» или сухую «Пурину». Цезарь, ощутивший себя царем природы или надышавшийся воздуха, в котором витает бунтарский дух бродячей стаи.