Все понимали почему — Иван крепил Москву, но обида от этого меньше не стала. С тех пор недовольство Андрея Большого и Бориса Васильевича росло. Самый младший Андрей Меньшой не противился, ему хватало Вологды и любви матери и брата. Мария Ярославна знала, что Андрей Меньшой даже Софию Фоминичну поддерживает, даря ей не украшения, которых и без того вдоволь, а серебро. Своей семьи у вологодского князя не было, он и потакал племянницам и их матери.

Зато двое других братьев были готовы сговориться против старшего не только меж собой, но и с его противниками — новгородскими боярами и даже Казимиром. Вот и болело сердце матери: с одной стороны, старший Иван Васильевич, который уже государь крепкий, с другой — любимец Андрей с Борисом, старшим братом, обиженные. За кого из них встать, если обе стороны правы?

У Андрея с Борисом по сыну. Понимала Мария Ярославна, что не только между братьями, но и после них между двоюродными тоже борьба за престол развернется. А любая борьба — это потеря силы Москвой, ее ослабление, добыча врагам.

Понимать-то понимала, но поделать с собой ничего не могла, лежало ее сердце более к Андрею Большому, и к этой невестушке — Елене княжне Мезецкой — тоже более других лежало. Сердцу не прикажешь, оно не слушало разумных доводов и не желало любить Римлянку с ее дочерьми. Сама себе Мария Ярославна твердила, что будь у Софии сыновья, ценила и любила бы ее больше, но понимала, что это не так. Терпела, и только.

Правда, в последние годы стала относиться мягче, жалея неудачницу Софию, к тому же сама великая княгиня София Фоминична заметно изменилась. В первый год вон как нос задирала, все себя правительницей мнила, цареградской наследницей, пыталась свои правила в Кремле заводить. Да ее быстро на место поставили, Царьград давно под турками, никакого наследства не было, а что родилась племянницей последнего императора, так всего-то в том проку, что орла двуглавого привезла и трон костяной. Но не сам трон важен, а тот, кто на нем сидит!

Но потом с Римлянкой словно что случилось, стала держаться в тени, из своих покоев почти не выходила, но не как в первую зиму — из-за мороза, а просто не появлялась на людях. Мария Ярославна была довольна, теперь все внимание сына доставалось ей и Ивану Молодому. А София рожала девчонку за девчонкой… Пусть себе, девки не соперницы братьям, даже двоюродным, нет на Руси такого правила — дочерям в наследство престол оставлять. Конечно, бывали женщины, которые и мужчин разумней, мать Василия Темного Софья Витовтовна вон какая была, такая не только княжеством — королевством управлять могла бы. О самой себе Мария Ярославна скромно не думала, но вот младшая дочь Анна Васильевна тоже бой-баба, по-мужски умна и решительна, по-женски хитра.

Но то Анна Васильевна, дочь самой Марии Ярославны, — а то София Фоминична, которую в какой-то Морее родила какая-то Катарина Заккария!

Мария Ярославна понимала, что Софья тоже умна и толкова, что она более родовита, чем княжны московские и сама Мария Ярославна, но отказывала невестке в праве быть с великим князем и с собой на равных. Ее место в опочивальне, тем более пока сына не родит. Потому свекровь и радовалась рождению у Софии дочерей: пока нет сына, та словно на ступеньку ниже стоит и права подняться не имеет.

Понимала это и сама София, потому послушала совет мужа, отошла в тень в ожидании.

А ждать лучшего и готовиться к этому ей привычно. Столько лет в Риме ждала, столько лет уже в Москве! Ей очень понравилась русская поговорка о воде, которая и камень точит. Капля за каплей, капля за каплей разрушает крепкую стену, чтобы потом прорвать и потечь вольно и бурно, сметая все на своем пути. София верила, что так будет и в ее жизни.

И в знак, данный святым Сергием, она тоже верила: будет сын!

Только Иван Васильевич прав — об этом и многом другом следовало молчать.

К марту София ходила уточкой, тяжело переваливаясь, старалась не показываться на люди, боясь сглаза.

Иначе ходила, чем первые разы, как-то спокойней, уверенней. О приметах не спрашивала, даже пресекала такие речи, если заводили. И от себя мысли о будущем ребенке гнала. Почувствовав схватки, не стала скрываться, позвала повитуху, пошла в мыльню, кричала, когда было очень больно.

Великий князь старательно скрывал свой интерес к происходящему в покоях жены. Столько раз рождались девочки либо роды были неудачными, что сглазить боялись все, а Иван Васильевич даже мысленно. Потому, когда оттуда прибежали с известием, что началось, постарался заняться делами, чтобы только не думать.

Он сделал все, чтобы оградить жену от чужого недоброго глаза. София почти не появлялась на людях, изредка, только в самые большие праздники выходила в собор, всегда и везде держалась не просто позади мужа и свекрови, но старалась в глаза не бросаться. После того памятного разговора все, в том числе и Иван Молодой, решили, что великий князь и вовсе не ценит жену, ее место в опочивальне и рядом с детьми.

София правильно поняла заботу мужа, правильно себя повела. Пусть Москва и пасынок с его сторонниками думают что хотят, у нее свои заботы. Вот родит сыновей одного за другим и покажет себя во всей красе!

И вот 25 марта, на день Гавриила и Василия, исполнилась страстная мечта Софии — она родила сына!

Княгиня не слышала, как свекровь сказала своей ближней боярыне:

— И-и-и… что ни родится на Гавриила, все уродливо и неспоро.

Та угодливо закивала:

— Да, государыня-матушка, чего хорошего от такого дня ждать?

София этой приметы не знала, для нее первый сын был самым красивым и ладным. Дочери дочерьми, но сын!..

Примета не сбылась, княжич Василий Иванович родился крепким и красивым, таковым оставался всю жизнь. Не во всем счастливую, трудную и к концу осуждаемую подданными, но долгую жизнь.

В памяти людской он навсегда останется словно между двух Иванов Васильевичей Грозных — своих отца и сына. Запомнится москвичам тем, что после двадцати лет счастливого, хотя и бездетного брака отправит свою жену Соломонию Сабурову в монастырь, чтобы жениться на литовинке Елене Глинской, которая родит ему сына Ивана, будущего Ивана IV Васильевича Грозного.

Но тогда до этого было еще очень далеко, в колыбели лежал крепкий младенец, кормили которого две мамки, одна не справлялась. Великий князь радовался:

— Наконец-то! Прав был старый грек, советовавший «потерпеть».

Крестили младенца в Троице-Сергиевом монастыре, имя дали двойное — крестильное Гавриил и для остальных назвали Василием. София и сама не могла объяснить, почему упорно звала сына первым именем, когда все вокруг называли вторым. Это было ее право, она желала хоть чем-то отличаться. Василий Иванович воспринимал свое крестильное имя, как данное матерью, их тайну, это особенно роднила мать даже через много лет со взрослым уже сыном.

А через полгода София Фоминична снова сообщила мужу, что в тяжести…

Щедро одарил жену Иван Васильевич, но не деньгами или земельными владениями, как стоило бы, а украшениями. София вздыхала: