К братьям ездил ростовский архиепископ Вассиан, митрополита Геронтия Иван Васильевич в помощники не позвал, не доверяя всевладыке. Обидно тому? А как же! Но когда судьба решалась, не хотел великий князь рисковать и сводить вместе своих соперников. Надо было братьев срочно из соперников в помощников превратить, чтобы не спелись с врагами. София права, лучше потерять малое, чем все.

А она в четверг (княжий день!) на шестой неделе поста ровно через год после первого сына родила второго. Георгий был не столь силен, как Василий, к тому же князь не рискнул выезжать даже в Троице-Сергиев монастырь, ребенка крестили в Москве, но разве это плохо?

Зато в Москву приехал долгожданный гость — Андреас!

София была несказанно рада.

В майских садах старательно гудели шмели, перелетая с цветка на цветок, было тепло и сухо. Андреасу понравилось в Москве, хотя нос воротил от деревянных зданий и пожарищ, без которых не обходился ни один год.

София старалась, чтобы брату было удобно, чтобы остался доволен приемом, просила остаться жить в Москве, но Андреас, сразу осознав, что воли здесь не будет совсем, торопился обратно. Он привез подарки великому князю и племянникам, получил ответные дары и засобирался обратно. В Москве уже знали тревожные новости — хан Ахмат собирается в новый поход. Примирение братьев Васильевичей произошло, но припозднилось, их противостояние подсказало ордынцам, что пора пытаться урвать свой кусок.

Оказываться в беспокойное время в чужой стране Андреасу не хотелось, Палеолог решил, что в Риме спокойней.

Перед самым отъездом в июне откровенно рассказал сестре о своем бедственном положении. София собрала все что смогла (своих средств у нее просто не было) и щедро сложила украшения в кошель брата. Что она еще могла?

А в ответ получила полный насмешек отзыв Палеолога о ее княжестве, о Москве и о ее житье-бытье. София сумела проглотить слезы и не подать вида, как это обидно — слушать полунищего братца, который ругает ее жизнь. Хотелось крикнуть, что у него и такой скоро не будет! Погряз Андреас в долгах, сестра понимала, что он быстро потратит все, что сумела собрать, снова влезет в долги и когда-нибудь просто поплатится за свои долги жизнью.

Но она ничего не могла поделать, не могла ни помочь, ни просто отругать Андреаса, он оставался единственным Палеологом: глядя на брата, София видела отца. Сам Андреас вдруг вздохнул:

— Одни мы с тобой на свете остались. Нет остальных Палеологов.

Они избегали упоминать Мануила, перешедшего в магометанство и служившего турецкому султану.

— Андреас, если будет трудно, приезжай, чем смогу — помогу.

— Ладно уж, — махнул рукой брат.

Андреас уехал, Иван Васильевич отправился с войском в Коломну.

Перед тем на совете с боярами, матерью, митрополитом и воеводами решал, как поступить. Слишком серьезной оказалась угроза: против Москвы шел не просто хан Ахмат, как в год приезда Софии, ныне он собрал большое войско, очень большое. И с Литвой сговорился, что вместе выступят, и ливонцы своего не упустят. По всему выходило: Москве либо окончательную победу над Ордой одержать, либо навсегда исчезнуть.

Был выход: покориться Ахмату, выслать послов вперед с богатыми дарами, на веки вечные данниками остаться, надеть еще более тяжелое ярмо на шею. Обобрать всех и выплатить многолетнюю дань, к тому же добавить за нанесенный неподчинением урон и впредь тоже платить куда больше, чем было когда-то.

Но это тоже погибель, Московия и без того небогата, злата своего и серебра, какие у других в земле есть, не имеет, самоцветов тоже, все богатство — меха да то, что горбом смердов выращено. А чтобы дань платить, надо те меха продать, значит, на поклон либо к Новгороду, либо, хуже того, к Литве идти.

Из ослабшего от дани княжества, неспособного защитить своих, побегут сначала князья, что покрепче, отложатся, уйдут в Литву, уйдет Новгород, ливонцы под себя заберут Псков. Побегут к богатым соседям бояре: своя рубаха ближе к телу, к чему им Москва без злата? И простой люд тоже от бесконечных поборов побежит, места на земле много, не у этого князя, так у другого, а не у князя, так и вовсе в глухомань заберутся.

И это погибель, ослабшее княжество соседи-враги растащат быстро.

Вот и получалось — куда ни кинь, всюду клин.

Все прекрасно понимали угрозу для Москвы: сопротивляться, значит, рисковать всем. Но не сопротивляться — заведомо все потерять. Только великий князь Иван Васильевич раньше смерти в гроб ложиться не собирался, пока живы, надо бороться.

Совет проходил тяжело, София обычно на таких собраниях боярских не присутствовала, не по ней дело, да там и княгини Марии Ярославны хватало. А тут попросилась, немало удивив и мужа, и свекровь. Великий князь знал, что женщины настроены по-разному. София все твердила, что ордынцев из Москвы гнать пора, и Мамата из Кремля прогнала. Мария Ярославна, видевшая, как разоряют города ордынцы, и понимавшая, что ждет в случае поражения Москву, стояла за то, чтобы Ахмата, пока не поздно, замирить — предложить выкуп, заплатить пропущенную дань, повиниться…

София не спорила, понимая, что не ее слово главное, но стоило только Ивану оказаться с ней наедине, заводила свою песню: уступишь сейчас Ахмату — не просто разорит Русь, а уничтожит, поделив с Казимиром. Говорят, ночная кукушка дневную всегда перекукует, но только не сейчас. Не было времени у Софии куковать, а вот у Марии Ярославны оно было. С ней, а не с женой считался великий князь, к ее словам прислушивался, ей доверял.

Тем более Марию Ярославну поддерживали многие бояре и воеводы. И сосед Михаил Борисович Тверской за замирение Орды стоял, и митрополит Геронтий тоже. Что против них голос Ромейки, которая в своих покоях сидит и ничего не знает?

София слушала речи князей да бояр и думала о том, на что те рассчитывают. Дань не плачена много лет, если ныне и отдать за все годы Ахмату, так завтра другая Орда придет себе требовать. Их сейчас много, каждый из пяти потребует, так совсем разорят Московию, а потом все равно на части растащат.

Но она понимала, что, скажи это вслух, решат, что вмешивается не в свое дело, не станут слушать князья да бояре ее рассуждения о том, что бедной Московии неоткуда столько злата и серебра взять. Скажут, что не надо было столько лет уклоняться от уплаты, посоветуют народ обобрать. София не задумывалась о смердах или купцах, но хорошо помнила рассуждения Плифона, что обобранный народ норовит или правителя скинуть, или к другому уйти.

Может, кто-то из бояр на это и рассчитывал?

А сказать об этом нельзя, значит, надо иначе, хитрей, чтобы не поняли суть ее размышлений бояре, но требование поняли.

— Дозволь, государь, и мне слово молвить, — попросила вдруг София, поднимаясь со своего стульца. И, не дожидаясь разрешения, заговорила, да как! — Слушаю я умные речи, да понять не могу, в чем их ум. Не бабье то дело, но вот вам наш бабий сказ. Сколько лет Русь под Ордой живет? Жизнь ли это? Один только раз князь Димитрий посмел отпор дать, и ведь прогнал проклятого Мамая. Чего вы все боитесь? Рати с ордынцами али просто зады с лавок поднять?