Расстрелы стали самым действенным средством приведения в покорность восставших крестьян. Они широко применялись карателями в ходе подавления «чапанной войны». Руководителей и зачинщиков восстания расстреливали на месте без всякого судебного разбирательства{409}. В восставших селениях действовали военно-полевые суды, каравшие повстанцев «по закону военного времени, вплоть до расстрела». Эти суды создавались явочным путем, по инициативе командиров карательных отрядов и местных Чрезвычайных комиссий. И лишь задним числом губернские власти санкционировали их деятельность{410}.

О расстрелах предводителей восстания население широко оповещали через местную печать{411}. Казни проводились публично, при большом скоплении народа{412}. Для этого ЧК и карательные отряды собирали сельские сходы, на которых объявлялся расстрельный приговор в отношении повстанцев, которые подлежали немедленному расстрелу{413}, захваченных с оружием в руках, а также участвовавших в насилиях по отношению к советским работникам.

О масштабах казней можно судить по следующим фактам. В селе Уссинском задержанные дезертиры — участники восстания были «расстреляны через пятого»{414}. По собранным заведующим историческим отделом Сызранского музея Н. Гурьевым сведениям, за период с 7 по 13 марта 1919 г. в Сызранском узде Симбирской губернии было расстреляно: в Уссинской волости — 125 человек, Шигонской — 77, Старо-Рачейской — 40, Усольской — 29. Кроме того, по его данным, из числа взятых в ходе восстания заложников в Сызрани и уезде было расстреляно 43 человека{415}. В докладной записке Троцкому и Ленину от 17 марта 1919 г. командующий 4-й армии М.В. Фрунзе сообщал, что наряду с 1000 убитых повстанцев в ходе подавления восстания более 600 «главарей и кулаков» было расстреляно по приговорам военно-полевых судов{416}.

Однако эта цифра не последняя. Как уже отмечалось, только 18 марта 1919 г., на следующий день после составления вышеупомянутой записки командарма 4-й армии, Самарский губвоенревком узаконил деятельность военно-полевых судов. И они продолжали активно работать, по крайней мере, до конца марта 1919 г. В одном только Ардатовском уезде Симбирской губернии за период с 21 по 27 марта было расстреляно 150 повстанцев, в то время как потери коммунистов и советских работников составили 18 человек{417}. В докладе президиуму ВЦИК председателя Особой комиссии по ревизии Поволжья П.Г. Смидовича жертвы повстанцев определялись числом «не менее 1000 человек», с советской стороны — «до двухсот человек»{418}. Таким образом, «чапанная война» была подавлена с помощью вооруженной силы самым решительным образом.

В то же время массовый характер движения делал невозможным ставку только на крайние меры. И власть это прекрасно понимала. Решительно уничтожая зачинщиков, разрушая наиболее строптивые селения, она одновременно стремилась внести успокоение в крестьянские массы с помощью других средств. Руководствуясь проверенным лозунгом «разделяй и властвуй», большевики стремились расколоть крестьянство, отделить рядовых участников от активистов восстания. В этой связи заслуживает внимания постановление Сызранского ревкома от 13 марта 1919 г. «О пленных кулаках». Оно предусматривало деление пленных повстанцев по степени виновности на три категории: 1) принимавших активное участие в восстании и подлежащих расстрелу; 2) способствовавших восстанию другим путем и подлежащих отправлению на общественные работы; 3) невиновных, подлежащих освобождению{419}.

Именно подобным образом и поступали карательные органы в зоне восстания. Процент расстрелянных — по сравнению с числом арестованных крестьян — был невелик. Например, в том же Сызранском уезде было расстреляно 8% от общего числа арестованных повстанцев{420}. К большинству из них применялись меры идеологического, воспитательного характера. В сознание крестьян внедрялась мысль о суровой, но справедливой советской власти, которая беспощадна к врагам, но милостива к искренне раскаивающимся гражданам, по своей политической несознательности или под принуждением оказавшимся в стане контрреволюции. Поэтому в ходе подавления широко практиковались сельские сходы во всех селениях, поддержавших восстание, где крестьяне в присутствии представителей карательных органов принимали покаянные резолюции. Наряду со словами раскаяния в них присутствовал главный для власти сюжет: обещание крестьян впредь беспрекословно выполнять все возложенные на них государственные повинности{421}.

В зоне восстания развертывалась активная пропагандистская работа. Крестьянам разъяснялась суть политического момента, указывалась ошибочность их позиции в условиях продолжавшейся Гражданской войны. Именно война называлась главной виновницей народных страданий. И пока она не завершилась, крестьянам следовало терпеть и помогать советской власти побеждать ее врагов, в противном случае они могут потерять все, что дала им революция{422}.

Важнейшим тактическим приемом, который власть стала использовать в 1918 г., стало возложение ответственности на местных работников, которые своими противозаконными действиями якобы спровоцировали народный бунт. В этих целях сверху, по инициативе центра, создавались специальные комиссии, наделенные широкими полномочиями. Их задачей являлся поиск «стрелочников» из числа наиболее ненавистных и известных населению своим произволом работников советских учреждений. Благо, что таких субъектов было немало, особенно в органах милиции и Ч.К. Чтобы придать этой версии большую убедительность, этих работников называли замаскировавшимися белогвардейцами, чуть ли не выполнявшими специальное задание подрывных контрреволюционных организаций. Например, арестованный особым отделом РВС Восточного фронта бывший уполномоченный по сбору продразверстки А.Ф. Белов, спровоцировавший своими насильственными акциями восстание в с. Новодевичье, был объявлен агентом белогвардейцев, поскольку «при чехах был в Новодевичьем судебным приставом»{423}.