Мне всегда нравился этот звук.

Полагаю, на самом деле я никогда не плавал в океане и не гулял по настоящему пляжу, но звук мне все равно нравится.

Трубы исчезают у нас за спиной, и остается лишь теплое сияние ламп на стенах; когда мы проходим мимо них, они складываются в узор-«горошек», словно на светящейся коже глубоководного существа.

Впереди густые заросли; ветви покрыты листьями, усеяны крошечными светящимися цветками, которые живут своей собственной жизнью. Все эти крошечные сверкающие существа наблюдают за нами с интересом, без боязни.

Это шар-лес.

Нет сомнений, мы входим в охраняемую зону, однако дети и цветущий лес скорее радушные хозяева, нежели стражи. Мы не враги. Нас ждут. Среди ветвей открывается тропа. Только сейчас мы видим, что ветви покрыты миллионами крошечных шипов, на которых виднеются зеленоватые капельки — вероятно, фатальные дозы яда для неосторожных и незваных гостей.

То, что находится внутри этого шара, для кого-то очень важно — хотя бы для нее. С другой стороны, у Матери должна быть охрана, верно?

— Ничего не трогай, — говорю я Киму. — Вокруг нас кобры.

— Что такое «кобра»?

— Змея.

— A-а, длинная, с зубами?

Этот нелепый разговор мы ведем отчасти для того, чтобы скрыть свое смущение, — нам неловко, что мы будто под охраной отряда девочек. Они раздвигают ветви совершенно невозмутимо; похоже, шипы не причиняют им ни боли, ни вреда.

От светящихся цветов исходит восхитительный сладковатый аромат, совсем не ядовитый, более того, он похож на персиковый. Нас влекут в персиковое сияние. Наше сопротивление слабеет. Чары Матери очень сильны.

Заросли темно-зеленых ветвей окружают полость в лесном шаре, и в самом ее центре, на помосте, устеленном подушками, находится длинное, плотное, невероятно привлекательное существо. К гостям оно обращено спиной, однако нет сомнений в том, что это женщина — хотя поначалу человеческого в ней я нахожу мало. Она чем-то похожа на змею, но ни у одной змеи нет такого числа грудей, упорядоченно расположенных на мясистых кольцах туловища. Ее сосут многочисленные девочки — меньше и моложе тех, что мы уже видели.

Надушенная, выделяющая молоко плоть идеально соответствует ее функции. Мать может двигаться ровно столько, сколько ей нужно, а если понадобится пойти дальше, ей помогут девочки — ее выводок, ее дети, которые рождаются постоянно, заменяя тех, кто погибает при выполнении задач. Интересно, грустит ли она по ним? У Матери столько дел…

Она поворачивает голову — крошечную по сравнению с огромным волнообразно изгибающимся телом — и одаривает всех лучезарной улыбкой.

Подожди.

Аромат уже действует на меня. Это лицо мне знакомо.

Нет, пожалуйста…

Мы здесь!

Это лицо из моего Сна — женщина, которую мне суждено обнять во время высадки на новую планету. Сон поднимается из глубин памяти, накрывает меня стремительным, теплым и влажным потоком. Накатывает мощный приступ тошноты, вызывающий судороги и дрожь. Девочки пытаются меня удержать, но я сопротивляюсь, отталкиваю их руками и ногами.

Я снова похож на младенца — холодного и несчастного, которого вытащили из утробы в страшный мир. Я хочу вернуться в прежнее, невежественное состояние, к своей дурацкой драме. То, что здесь происходит, неправильно. Это не она. Это возмутительно — даже они не посмели бы сделать такое с ней, с нами!

Мы плохо подготовлены к жизни на больном Корабле; искалеченной штуке, которая создает, защищает и убивает нас, отделяет нас от вакуума, радиации и космической пыли, словно раковина — глупых моллюсков.

Девочки оказываются на удивление сильными. Потрясенный моей реакцией, Ким не сопротивляется — напротив, он поднимает руки, демонстрируя покорность. Забыв про него, девочки окружают меня и в конце концов усмиряют.

— Лучше не дергаться, Учитель, — негромко рычит Ким. — Ты же сам сказал — кобры.

Ее губы шепчут только одно слово — и девочки нехотя ведут меня вперед, к той, чье изображение нарисовано кровью в далеком Корпусе-1. К той, кому беззаветно верны надзиравшие за моим рождением.

И моим созданием? Неужели это одновременно и моя женщина, и моя Мать?

Я выгибаю шею и оскаливаюсь. Мы едва не соприкасаемся носами. Это настолько неправильно, что я боюсь взорваться. Но этого не происходит — нет ни поцелуя, ни наполовину желанной смерти.

Ее глаза закрываются.

— Да, — говорит она, принюхиваясь. — Я тебя знаю.

Она протягивает мне руку. Кисть, пальцы — все слишком человеческое, даже изящное; ногти подстрижены и отполированы — несомненно, ее детьми. Я замечаю, что ее короткие волосы завиты, а кожа — безупречно чиста и посыпана зеленоватым порошком, возможно, сделанным из листьев и цветов ее будуара.

— Целуй, — шепчет девочка.

Я уже не чувствую страха. Этот аромат… Если не противиться, он опьянит меня, заставит потерять голову.

— Ты Учитель, — говорит Мать.

— В другой жизни, — шепчу я. — В той, другой жизни моя женщина должна была стать главным биологом Корабля. Здесь она стала той, кем могла быть, и даже больше. Вероятно, Киму отводилась роль ее ассистента, заведующего лабораторией и генофондом.

— Мы были вместе, — говорит она. — Мы создали дочерей. Тебя отняли у меня. Я молилась, чтобы Корабль сделал других таких, как ты.

Ужас смешивается во мне с восхищением и трепетом.

— Не помню.

— Наши дочери искали тебя снова и снова. Я всегда тебя теряла.

Эти слова вызывают во мне боль, которую я не могу ни определить, ни принять.

— Я рожаю дочерей, а они молятся Кораблю и приводят тебя ко мне, — говорит Мать. — То, что ты видишь в пути, заставляет тебя созреть, словно фрукт. Я рада, что ты здесь.

— Целуй! — с надеждой твердит девочка.

Мать застенчиво поднимает руку. Я касаюсь губами гладкой кожи; пальцы чуть более пухлые, чем я видел во Сне. Многочисленные воспоминания о ней выстраиваются в ряд, словно жемчужины на нитке.

Разумеется, жемчуг делают моллюски… устрицы, которых выращивают на фермах.

Я целую ее руку. Все вокруг успокаиваются. Одна девочка восхищенно хлопает в ладоши, потом, заявляя о своих привилегиях в присутствии Матери, становится между нами и заглядывает мне в глаза.

— Мы очень беспокоились. Но ты пришел.

Мать легонько отталкивает девочку, и та со смехом летит прочь, к сестрам. Мы с Кимом остаемся парить в воздухе без посторонней помощи. Глаза Кима закрыты, руки сложены на груди; он похож на большого сонного джинна лимонного цвета.

— Потом будет пища, — говорит Мать. — А сейчас давай начнем. — Женщина, которой надлежало стать моей супругой на всех новых планетах, вращающихся вокруг новых солнц, томно потягивается. — Учи меня. Расскажи, что ты видел.