господин сомневался в своем отцовстве: недаром ходили сплетни, что мать Педро в свое время развлекалась не с ним одним. Поэтому он не хотел видеть сына, и лишь изредка, окольным путем, помогал ему.

— Я сразу понял, что Педро на что-то рассчитывает. Не зря он все мечтает познакомиться с богатыми туристками и для этого даже собирается выучиться ходить на лыжах…

Бока-Негра прервал его:

— Обязательно поговори с Матеусом, иначе он может отдать место другому…

Орасио не нуждался в этих советах; услышав слова Педро, он тут же решил снова попросить Мануэла Пейшото поговорить с братом. После конца смены он сразу пошел к нему. Пейшото выслушал его и сказал, что на другой день повидается с Матеусом.

Орасио с нетерпением и тревогой ждал ответа. Даже после того как Мануэл передал ему, что брат обещал подумать, он продолжал беспокоиться: все время опасался неудачи, боялся, что кто-нибудь, с лучшей рекомендацией, станет ему поперек дороги, в последнюю минуту захватит это место…

Каждое утро Орасио шел на фабрику с надеждой, что Матеус позовет его и сообщит хорошую новость. Но мастер ничего ему не говорил. Так настала суббота — день, когда Педро должен был взять расчет. И в это утро Матеус видел его, но не подозвал. Орасио был в отчаянии; Бока-Негра и Педро не отважились разубеждать его в том, что место отдано другому. Однако в пять часов, за несколько секунд до гудка, Матеус, проходя по цеху, остановился возле него и сухо сказал:

— В понедельник займешь место Педро, он сегодня взял расчет…

Не дожидаясь слов благодарности, мастер пошел дальше.

Орасио был очень взволнован. Выйдя на дорогу, он подождал Маррету и Трамагала и, сияя от счастья, сообщил им, что его переводят в прядильщики. Ему хотелось рассказать об этом и Рикардо, но того не было видно.

— Пойдем, — предложил Трамагал.

— Подождем Рикардо…

— Он сегодня задержится, — сказал Маррета таким тоном, словно знал, чем будет занят Рикардо после смены. — Домой он вернется поздно…

Орасио понял, что Маррета чего-то не договаривает, но допытываться не стал. Все трое отправились по домам. В этот вечер Орасио ничего больше не знал. Но несколько дней спустя услышал, как на фабрике шепчутся о том, что готовится забастовка.

— Разве забастовки не запрещены? — спросил он.

Никто ему не ответил, и только Трамагал воскликнул:

— Нас заставляют умирать с голоду — и это не запрещено!..

По дороге с фабрики Орасио слышал, как Маррета негодует по поводу того, что известие о забастовке распространилось раньше времени:

— Чего доброго фабриканты и полиция все узнают и примут меры — так случалось не раз…

Трамагал хотел было что-то сказать, но передумал. Рикардо, который на этот раз шел с ними, был, как всегда, неразговорчив. Маррета обратился к нему:

— Ну, а твое мнение?

Рикардо помедлил с ответом, пристально глядя на носки своих ботинок, будто интересовался только тем, как шагают его ноги.

— Классовая сознательность — вот чего не хватает большинству из нас, — сказал он наконец. — Если бы ею обладали все, трудности были бы уже позади.

Наступал вечер. Над землей висели свинцовые тучи, все вокруг навевало печаль. Был конец февраля. Едва они вошли в Алдейя-до-Карвальо, начался дождь. Всю ночь Орасио слышал, как он барабанил по кровле… А утром только лужи на дорогах да блестящие, словно роса, капли на листьях капусты напоминали об этом. Потеплело, светило солнце, небо отливало голубизной. Бедняки облегченно вздохнули — зима была суровая и холодная, снег впервые за много лет выпал даже в долинах…

В воскресенье вечером Орасио зашел к Маррете. Заняв место Педро, он решил заказать себе новый костюм на случай, если придется ускорить свадьбу. После той страшной ночи, когда он вместе с Серафимом чуть не замерз в горах, Орасио только однажды побывал в Мантейгасе. И для этого ему пришлось солгать мастеру: он сказал, что у него заболела мать, и отпросился с середины субботы до вторника, чтобы доехать туда на грузовике, а вернуться поездом. Матеус согласился, как всегда, очень неохотно. Орасио поехал, но и на этот раз Идалина не уступила. Переход через горы все еще был сопряжен с опасностью, и Орасио вынужден был ограничиваться перепиской с невестой. Невозможность встречи усугубляла его тревогу. В письмах он никогда не упоминал о парне из Гоувейи, но мысли о нем не давали ему покоя. Правда, теперь Орасио в большей степени чувствовал себя хозяином своей судьбы. Если Идалина не захочет ждать, он сошьет себе костюм, займет денег и женится. Жалованье у него сейчас невелико, и при нынешней дороговизне его не хватит на жизнь. Но Идалина тоже могла бы работать, внося свою лепту, как это делает Жулия и жены других рабочих… Конечно, если текстильщики выиграют забастовку, заработки их увеличатся. Черт побери! Не хватало только собственного домика! С войной земля вздорожала. Орасио подсчитал, что ему и за три года не скопить денег на покупку участка, где он со временем мог бы построить дом. А остальное? А материалы? Поразмыслив об этом получше, он понял, что все обстоит иначе, чем он представлял себе в Мантейгасе. Между тем как-то прошел слух, будто муниципалитет предполагает строить дома для рабочих. И в каждом доме будет две-три комнаты, кухня, даже уборная. Многие этому не верили. «Никто не собирается строить такие дома для бедняков. Однажды, лет тридцать тому назад, тоже думали построить целый квартал для рабочих. Даже начали добывать камень возле Ковильяна. А в конце концов так ничего и не построили. Бедняки остались с тем, что у них было». От таких речей Орасио делалось грустно. Однако кое-кто начал надеяться: о строительстве домов писали не только ковильянские, но и лиссабонские газеты.

Трамагал, конечно, был в числе тех, кто не верил:

— Болтовня! Мало ли что пишут в газетах…

Орасио размышлял: «Если это осуществится, лучшего нечего и желать, если нет, придется потерпеть. Идалина тоже начнет работать, скопим денег, и тогда я сам построю себе домик. Пока же сошью костюм, чтобы в случае чего из-за этого не откладывать свадьбы. Старики только и думают, как бы выдать ее за другого».

Орасио как-то слышал, что на фабрике можно купить шерстяной отрез намного дешевле, чем в магазине. И теперь решил узнать, как это сделать.

С таким вопросом он и обратился к Маррете. Старый ткач, услышав о его намерении, сказал, что это очень просто — хозяева продают своим рабочим отрезы по себестоимости, а иногда, если их попросят, даже в рассрочку, с вычетом из каждой