— И Гэвин?

— Не-е-ет! — Судя по тону девочки, предположение было абсурдным. — Пойду на конюшню, надо сказать Чернышу «до свидания». — Она убежала.

Значит, леди Имейн едет в лес, и мажордом, а леди Эливис где-то ухаживает за больным крестьянином. А Гэвин, по какой-то само собой разумеющейся для Агнес, но не для Киврин, причине, остается. Может быть, он отправился с Эливис. Если нет, если он, например, сидит тут и охраняет поместье, можно поговорить с ним с глазу на глаз.

Мейзри, судя по грубому коричневому подобию пончо, наброшенному на плечи, и рваным опоркам на ногах, тоже отправлялась с остальными. Она принесла Киврин завтрак, проводила ее на горшок, потом горшок вынесла и притащила жаровню, полную горячих углей, — и все это с невиданным доселе проворством.

Киврин выждала час после ее ухода, чтобы все точно успели уехать, потом выбралась из кровати, подошла к окну и отдернула штору. За окном виднелись лишь ветки и свинцовое небо, но холодом оттуда тянуло сильнее, чем в комнате. Киврин забралась на лежанку.

Окно выходило на въездной двор — пустой, с распахнутыми настежь воротами. Каменная кладка двора и низкие соломенные крыши построек были мокрыми. Киврин опасливо высунула руку, проверяя, не пошел ли снег, но влаги не почувствовала. Тогда она сползла вниз с лежанки, придерживаясь за ледяные камни, и сжалась в комочек у жаровни.

Жаровня почти не грела. Киврин обхватила себя руками, дрожа в тонкой рубахе. Знать бы, куда подевали ее одежду. В Средневековье одежду вешали на перекладины рядом с кроватью, но в этой комнате ни перекладин, ни крючков не наблюдалось.

Одежда, аккуратно сложенная, отыскалась в большом ларе у изножья кровати. Киврин вытащила свои вещи, вздохнув с облегчением при виде башмаков, а потом долго отсиживалась на крышке ларя, пытаясь отдышаться.

«Нужно обязательно отловить Гэвина сегодня утром, — уговаривала свои слабые руки и ноги Киврин. — Когда еще удастся улучить такой удобный момент? А потом снег пойдет».

Она оделась, то и дело присаживаясь на ларь и приваливаясь к столбикам полога, когда натягивала чулки и башмаки, затем прилегла на кровать. «Чуть-чуть отдохну, только чтобы согреться», — подумала Киврин — и тут же заснула.

Ее разбудил колокол, юго-западный, тот самый, который она слышала во время переброски. Вчера он звонил весь день, а когда умолк, Эливис подошла к окну и долго там стояла, будто пытаясь разглядеть, в чем дело. Свет из-под шторы слегка потускнел — тучи сгустились плотнее.

Киврин закуталась в плащ и открыла дверь. За порогом открывалась крутая лестница без перил, прилепившаяся одним боком к каменной стене. Агнес повезло, что она только колено ссадила, а не полетела отсюда головой вниз. Киврин спустилась до середины, придерживаясь за стену, и встала, окидывая взглядом зал.

«Я действительно в прошлом. Это и вправду 1320 год». Посреди зала теплились в очаге темно-красные угли, в дыру-дымоход над очагом и в высокие узкие окна проникало немного света, но большей частью зал тонул в потемках.

Киврин вглядывалась в дымную полутьму, пытаясь понять, есть ли кто-нибудь внизу. У дальней стены стояло господское тронное кресло с высокой резной спинкой и подлокотниками, а рядом второе — чуть пониже и попроще, для леди Эливис. Стену за ними украшали гобелены, а в противоположном конце виднелась приставная лестница, ведущая, очевидно, на чердак. На остальных стенах висели над широкими лавками тяжелые деревянные столы, прямо под лестницей приткнулась еще одна скамья, поуже. Скамья для нищих. А за стеной, в которую она упирается, — сени.

Киврин спустилась до самого конца и на цыпочках подошла к сеням, шурша рассыпанным по полу тростником. Сени служили тамбуром, не пускавшим в зал холод от парадной двери. Иногда в них устраивали отдельную клетушку с кроватями в альковных нишах по обеим сторонам, но здесь они представляли собой лишь узкий проход с крючками для плащей. Сейчас крючки были пусты. «Отлично, — обрадовалась Киврин. — Все ушли».

Дверь оказалась открытой. У порога оставили пару стоптанных башмаков, деревянную бадью и тележку Агнес. Киврин постояла в тесных сенях, восстанавливая сбившееся дыхание и жалея, что некуда присесть, а потом осторожно выглянула за дверь и вышла наружу.

В замкнутом дворе не было ни души. По краям его обрамляла желтоватая каменная кладка, но всю середину, где стояла выдолбленная из древесного ствола колода, развезло от грязи. Вокруг, между мутными коричневыми лужами, отпечатались многочисленные следы ног и копыт. К одной из луж осторожно припала клювом тощая, замызганная курица. Кур разводили только ради яиц, на стол в начале XIV века попадали большей частью голуби и горлицы.

И действительно, у ворот виднелась голубятня. Соседнее здание с соломенной крышей, наверное, кухня; остальные постройки помельче — кладовые. На другой стороне Киврин опознала конюшню с широкими створками ворот, а за ней, через узкий проход, большой каменный амбар.

Сперва она заглянула на конюшню. Навстречу, радостно тявкая, выскочил на заплетающихся лапах щенок Агнес, и Киврин пришлось, поспешно затолкав его обратно, закрыть за собой тяжелую деревянную створку. Гевина здесь явно не было. Не обнаружилось его ни в амбаре, ни на кухне, ни в других пристройках, самая большая из которых оказалась пивоварней. Агнес так неподдельно удивилась предположению, что Гэвин поедет за святочным поленом — вот Киврин и домыслила, будто он остается охранять дом. Наверное, она ошиблась, и Гэвин отправился с Эливис к больному коттеру.

«Если так, придется искать переброску самой». Она направилась к конюшне, однако на полпути остановилась. Ей ни за что не забраться на лошадь без посторонней помощи, в таком-то состоянии, и уж точно не удержаться в седле. До переброски пешком тоже не дойти. Но надо. Все уехали, скоро повалит снег.

Она посмотрела на ворота, потом на проход между амбаром и конюшней, гадая, в какую сторону направиться. Они тогда спустились с холма, мимо церкви. Под колокольный звон. Ворот и двора Киврин не помнила, но как иначе она попала бы в дом, если не через них?

Испугав курицу, которая, заквохтав, кинулась искать спасения у колодца, Киврин зашагала по мощеному двору к воротам и выглянула на дорогу. За бревенчатым мостиком, перекинутым через узкий ручей, дорога, петляя, уходила на юг и скрывалась за деревьями. Никаких холмов, церквей, деревни и хоть чего-то знакомого Киврин не увидела.

Церковь должна где-то быть. Она ведь слышала колокол, когда лежала в кровати. Вернувшись во двор, Киврин увидела короткую тропку, которая вела к плетеной выгородке с двумя грязными свиньями и отхожему месту, выдающему себя невыносимым запахом. Она пошла по дорожке, опасаясь, что у сортира тропка и закончится. Однако, обогнув отхожее место, дорожка выходила на луг.

Там и оказалась деревня. И церковь, на дальнем краю луга, в точности как помнила Киврин, а за ней — холм, с которого они тогда спустились.

Луг на самом деле не отличался живописностью: просто проплешина, с одного края — крестьянские лачуги, с другого — ручей с ивами. Однако на пожухшем травянистом пятачке паслась корова, а под большим голым дубом — привязанная к колышку коза. Лачуги, перемежаясь со стогами сена и навозными кучами, тянулись по близкой стороне — чем дальше от господского дома, тем мельче и кривее, но даже самый первый и крупный из домов, наверняка принадлежавший мажордому, был просто хибарой. Все такое тесное, грязное и ветхое... Только церковь выглядела как положено.