сверкали оранжевым светом. Я продолжил:

— А помните историю Эльвиры Шапошниковой? Лет пять назад ей собирали деньги на операцию, сначала тысяч триста, потом ещё. Деньги тогда дал Рыкованов. А потом, когда её диагноз ухудшился, он дал ещё. А потом ещё. И в общей сложности он перечислил семье несколько миллионов, и девочка выжила. Но кто об этом знает? Вот ты знала?

Кэрол помотала головой.

— Никто не знает: об Эльвире Шапошниковой забыли, как только родители получили первую поддержку. А он не забыл, давал ещё, и ещё, и ещё. Организовывал лечение за границей и до сих пор дружит с её семьёй. Почему его закусило? Наверное, он помогал не ей, а своей дочери, думал, что помогает… Может быть, искупал вину, чужую вину. Рыкованов бывает разный. И, думаю, за свою жизнь он помог в сотни раз большему числу людей, чем мы трое вместе взятые. Просто он не чувствует потребности об этом говорить.

Я смотрел на лезвия пламени: вёрткий народец, танцующий на седеющих поленьях. Загорелое лицо Кэрол отражало шоколадный свет, и её щёки были по-детски округлыми. Сизый дым растаскивал шальные искры.

Послышались шаги, Лис вскинулся и положил руку на рюкзак. Этот всегда готов к самообороне. Лицо Кэрол стало тревожным.

Иваныч мелькнул тенью, что-то ухнуло, зашуршал брезент. Потом он двинулся к нам, и я сместился, уступая место. Он нёс нечто большое и, прежде чем мы успели рассмотреть, подхватил ношу и с размаху бухнул у самых ног Кэрол. Та остро завизжала, поджав ноги, Лис от неожиданности подскочил. Перед нами лежала кабанья голова и глядела мутным глазом. Иваныч расхохотался:

— Мясо, — сказал он, обращаясь к Кэрол. — Ням-ням.

Она побледнела так сильно, что почти светилась в темноте.

— Иваныч, ты кабана завалил? — удивился я.

— Попался, — свирепо заявил тот, махнув рукой в сторону. — Капкан.

Иваныч жестом отогнал Лиса с деревянной чушки, и тот покорно уступил. Заняв свой трон, Иваныч вытянул к огню грязные башмаки и рассупонил куртку. Под ней обнаруживалась серая рубашка, из ворота которой торчала неожиданно худая черепашья шея. На шее болталась золотая цепочка с крестиком.

— Да-а… — протянул он многозначительно, поглядывая на притихшую Кэрол.

Интерес Иваныча к ней начинал меня тревожить. Кэрол смотрела в огонь, чтобы не видеть лежащей рядом чёрной головы. Зрачки её были расширены.

Я встал, ухватил кабанью морду за оба уха — она оказалась тяжеленной — и оттащил к землянке, где Иваныч свалил на брезент пару свиных ляжек. Рядом лежал топор. Я уже начинал жалеть, что решил ночевать здесь: лучше было разбить лагерь у подножья горы, а утром прийти за деньгами.

Когда я вернулся к огню, Лис что-то негромко рассказывал Иванычу. Я прислушался. Лис говорил об Аркаиме, Иваныч слушал, но не реагировал. Его лицо в неопрятной седой щетине выражало, скорее, презрение.

— А утром сказали, что война началась, — добавил Лис. — Вот дороги и перекрыли. Мы поэтому сюда поехали.

— Война? — зацепился Иваныч за слово.

— Ну да, война. Формально некая «освободительная операция».

— Что за война? — я почувствовал на себе неуловимый взгляд Иваныча. Смотреть на людей прямо он, кажется, разучился.

— Да не война, так, пострелушки небольшие, — отмахнулся я. — Про ордынцев слыхал? Про сарматов? Я рассказывал тебе. Шесть лет нарывало. А сейчас бросили пару тактических групп, чтобы эти демоны не слонялись возле границ.

— Война… — повторил Иваныч.

— Нет там никакой орды, — пробурчал Лис. — Есть кучка наёмников и провокаторов, и есть нация, которая ищет свои корни. А мы стравливаем один народ с другим.

Иваныч слушал Лиса, повернув к нему ухо, по-птичьему.

— Не разжигай панику, — ответил я нехотя. — Ты не военный эксперт, чтобы судить о положении дел.

— Я не военный, — кивнул Лис. — Да и вы не на передовой.

Кэрол поёжилось. Иваныч и весь этот спор нервировали её.

— Я готов пойти на передовую, — сказал я. — Будет возможность стать добровольцем — стану. Рыкованов уже наверняка собирает бригады.

Последние слова я сказал самому себе, удивляясь звуку голоса, который звучал как чужое пророчество, идущее не от меня, а откуда-то из середины живота. «Рыкованов собирает…» — эхом отозвалось в голове. Меня охватила досада: именно сейчас, когда был шанс проявить себя по-настоящему, я должен скрываться в лесах, как крыса.

Ты не можешь разделить с Рыковановым чувство облегчения, что гнойник наконец прорвался. Рыковановские таланты снова понадобятся стране, и ты бы мог понадобиться, если бы не эти нелепые обвинения. Кто-то считал, будто время медведей прошло, но медведи просто были в спячке. Рыкованов выйдет из тени Пикулева и снова займётся формированием РОЛов — рабочих отрядов ликвидаторов. Только ликвидировать они будут другую угрозу.

А я сижу на глупом бревне посреди башкирского леса и смотрю на вымазанные в саже руки — странные руки, словно не мои. Я перестал быть собой, я подглядываю за собственным телом издалека.

Голос Лиса донёсся как через вату:

— Странно, Рыкованов вас сдал, а вы всё равно готовы служить. Я думал, вы поставили крест на «Чезаре».

— Рыкованов меня не сдал, — ответил я тоном, не допускающим пререканий. — Всё рано или поздно прояснится. И за свою жизнь я сам отвечу, а ты о себе думай, о Кате вон.

— Давно война? — спросил Иваныч, посмотрев на меня в упор. Глаза его, когда-то голубые, давно утратили определённый цвет, но сейчас они казались тёмными и искрили, отражая пламя.

— Да сегодня началась, — ответил я раздражённо. — Всё закончится раньше, чем ты кабана доешь.

Улыбка раздвинула его морщины, и лицо потеплело. Он ещё долго сидел перед костром, покачивал головой, шевелил губами и нервно тёр грязные штанины. Внутри Иваныча разворачивались какие-то события, и он тихо усмехаясь им.

Когда собрались спать, Кэрол наотрез отказалась идти в землянку, хотя Иваныч предлагал ей полати у самой печи и нетерпеливо махал рукой, будто загонял в хлев непокорных овец. Её строптивость показалась мне разумной. Я кое-как убедил Иваныча, что мы не пропадём и на свежем воздухе.

— Ложитесь, я подежурю, — сказал я молодёжи.

Лис был запасливым: он приволок с собой большой спальник, а в