Гаар казалась обиженной:

— Почему нет?

Если честно, хотелось накричать на нее. Но я понимала, что это не со зла. Окажись на ее месте Полита, я, не задумываясь, вцепилась бы ей в волосы и выдирала вместе с кусками кожи. Я обернулась:

— Кому-то удалось, да? Ты точно это знаешь?

Она опустила голову:

— Не знаю. Но, говорят, так бывает.

Я кивнула:

— Бывает. В глупых сказках. Давай договоримся: ты больше никогда не говоришь таких глупостей. Слышишь?

Она подошла, обняла меня:

— Прости. Я не хотела. Я… правда…

Я опустила голову ей на плечо:

— Если меня разлучат с моим ребенком, я не смогу дальше жить. Я это точно знаю.

Гаар обхватила меня со всей силы:

— Не думай сейчас об этом. Мне что-то подсказывает, что все будет хорошо.

Она тихонько покачивалась из стороны в сторону, будто баюкала. От этого незамысловатого жеста, правда, стало легче. Мне было бы труднее, если бы не было Гаар. Друг — порой целая вселенная.

Мы не сразу расслышали в приемной торопливые тяжелые шаги. На пороге комнаты остановилась Сильвия. Лицо сосредоточено, губы поджаты. Она смотрела так, будто мы с Гаар только что делали что-то недопустимое.

— Девушки, обе в большой двор.

Прозвучало так, будто это не сулило ничего хорошего. Я сглотнула:

— Зачем?

Она посмотрела на меня, словно мечтала убить взглядом:

— Тебе персонально докладывать? Придешь — узнаешь. Живо, обе!

Сильвия тут же пошла к выходу. Мы с Гаар переглянулись и поспешили за ней.

— М…

Варий потирал подбородок. Лоб собрался рельефной гармошкой, глаза стали холодными, чужими, несмотря на щедрые теплые отблески солнца в саду. Такой взгляд мне всегда казался бездушным. В детстве я до дрожи боялся этих взглядов — они означали что-то весьма неприятное.

Старик вздохнул, нервно барабанил по столу пальцами с красивыми полированными ногтями. Он с молодости гордился руками. Наконец, посмотрел на меня:

— Это очень скверно… Дело, конечно, никогда не примет официальный оборот, но когда речь заходит об императорском доме, значение имеет любая мелочь.

Я знал это и без него. Потому и пришел. Все же решил послушать, что он скажет. Варий неизменно хлестал кофе, чашку за чашкой. Хоть в напитке и оставались лишь вкус и запах, но даже меня при взгляде на черную жижу уже мутило. Я предпочел сиоловую воду.

Варий допил очередную чашку, привычно сморщился на последнем глотке, будто только что хлебнул редкую дрянь:

— Засранец так и сказал? Без всяких оговорок?

Я кивнул:

— И Огден умолчал. Будто ума лишился. Я просто не узнаю его.

Старик помолчал, раздумывая, наконец, покачал головой:

— Ты слишком резко с ним обошелся.

— С кем?

— С Огденом.

Я даже нахмурился, решил, что неверно понял:

— Ты шутишь, дядя?

Варий покачал головой. Сиурский жемчуг в его ухе мягко заиграл перламутром. Ему необыкновенно шел этот жемчуг. Никакие бриллианты не создадут эту удивительную гармонию.

— Не тот момент, чтобы шутить, — он вновь потирал подбородок — верный признак происходящей внутри умственной работы. — Твой управляющий поступил, как идиот. Но я уверен, что он не имел иной мысли, кроме той, чтобы сгладить конфликт между тобой и сыном. Я прекрасно знаю Огдена — он сказал правду, можешь не сомневаться. Угрожал твоей рабыне? Не велика беда. Это никак не могло навредить тебе или дому — только это имеет значение. И, если бы речь шла о другой рабыне — ты бы рассудил совсем иначе. — Варий снисходительно усмехнулся: — Твой взгляд замутнен, мальчик мой. А вместе с ним и разум. Но это пройдет. Быстрее, чем ты думаешь.

— Ты на его стороне? — Это не казалось мне разумным.

Варий подался вперед, глаза кольнули холодом, но тут же потеплели, смягчились:

— Я на твоей стороне. Квинт. Всегда на твоей стороне. И на стороне нашего высокого дома. Ты такой же мой сын, как сын своего отца. Никогда не забывай об этом.

Я отвернулся, не выдержал этого взгляда. Единственный взгляд, который мог смутить меня. Варий всегда считал меня сыном, которого у него никогда не было. Лишь четыре дочери, которые давным-давно принадлежат другим домам. Он не захотел иметь сына от наложницы, считал это недопустимым. Как оказалось, теперь он не придерживался таких радикальных взглядов. Возможно, даже жалел. Именно потому он хотел принимать живейшее участие в моей истории.

Я, наконец, кивнул:

— Все знаю, Варий.

Тот повел бровями, будто отвечал: «Ну, вот!»

Я покачал головой:

— Но дело не в рабыне. Дело в его высочестве.

Старик причмокнул, будто гонял во рту конфету, сузил глаза:

— Это самое скверное во всей истории. Но ты принял верное решение. Эквину нужно сделать подарок. Равноценный или лучше. Поэтому разумнее дарить две рабыни вместо одной. Но это не панацея, вероятнее всего. Возможно, это смягчит, но не удовлетворит.

Я смотрел в сосредоточенное лицо:

— Есть вариант лучше?

Варий нервно вертел на пальце толстое кольцо с перламутром, жевал губы, все так же причмокивая.

— Тебе не понравится мое предложение. Но я считаю его самым рациональным. Точнее, единственно верным.

— Я слушаю.

Он молчал, все так же покручивая кольцо. Подозвал рабыню, чтобы та обновила кофе. Тянул время. Хлебнул, со стуком отставил чашку. Вновь хлебнул. Я терпел.

Варий пристально посмотрел на меня:

— У нее еще маленький срок — это не слишком великая потеря.

Я закаменел. Сразу понял его мысль. Внутри разлился кипяток, который разгоняло мучительное биение сердца. Но я молчал и пытливо смотрел в лицо старика. Он подался вперед, опираясь на узорную столешницу — пошел в наступление:

— Самое разумное — дать принцу Эквину то, что он хочет. И как можно скорее.

От напряжения заломило под скулами:

— Ты предлагаешь… убить моего ребенка?

Варий отмахнулся с напускной легкостью:

— Не драматизируй. Это еще не ребенок — лишь зародившаяся жизнь. — Он соединил большой и указательный пальцы, будто зажал песчинку: — Крошечный комок. Ты мог даже не знать о его существовании. Считай, что его нет. Даже твоя рабыня никак не пострадает.

— Ты поступил бы так?

— В твоем случае? — Варий вновь подался вперед: — Бесспорно. Будет другая рабыня и другой ребенок — это не составит проблемы. Но ты устранишь весьма скользкий конфликт.