В тот вечер скандал возобновился снова, и посвящен он был уже Нике. Бабушка принимала валидол, мама – театральные позы. И все это из-за гордо вошедшей в квартиру Ники, постриженной под ноль. В принципе реакцией Ника была довольна. Концерт удался на славу. Не все же матери в примах ходить. Она тоже кое-что может!

– Нина, ты не в театре, тебя все равно никто не видит, а мне все равно, – небрежно бросила она в сторону матери. И направилась в свою комнату.

Она давно уже называла мать по имени. Это было принципиально. Как ей казалось, они давно уже перестали быть друг для друга матерью и дочерью. Нике больше нравилось воспринимать их отношения как просто родственные или как между соседями, и даже не очень добрыми.

Мать тут же взяла себя в руки.

– Ну ты же не собираешься так ходить?

– Нин, я уже так хожу. Вот из парикмахерской пришла, сейчас схожу еще в туалет и пойду спать.

– А есть? – невпопад спросила бабушка.

– Есть пойду уже завтра, – и Ника хлопнула дверью своей комнаты.

Тамара Георгиевна и Нина переглянулись. Бабушка тоже была актрисой, хотя и виолончелисткой, но театрально пить валидол у нее получалось здорово.

– Мам, что будем делать? – Нина повернулась к матери.

– А что тут сделаешь? Возраст. Вот что ты Борису скажешь?

– Мама, не начинай, надоело. То один дверью хлопнул, то теперь другая. Вот пусть сам теперь посмотрит, до чего доводят эти его выяснения отношений.

– Нина, ну ты же понимаешь, нет дыма без огня. И ты действительно его давно уже в грош не ставишь, живешь своей жизнью, он – своей.

– Ну не на завод же мне к нему устраиваться!

– Не на завод, – Тамара Георгиевна по привычке начала смахивать ладонью несуществующую пыль со стола. – Вот только я все успевала. И обед у меня для мужа был, и улыбка, и время.

– Ну, это, мама, твое грузинское воспитание. И потом, папа все-таки работал в театре. Хоть как-то мог тебя понять. Да и проследить за тобой тоже.

– Нина, Нина. Виновата я и только я: не так тебя воспитала. А Ника, что, разве она меня слушает? Хотя, знаю, любит, только все наперекор делает. Да это все пройдет, не страшно. Вот только то, что молчит последние дни все время – это плохо. Все в себе. Это очень плохо, – Тамара Георгиевна вздохнула, – или эти ее словечки новые, не поймешь, о чем говорит. Дети, дети…

Ника весь этот разговор слушала из-за своей двери, глядясь в зеркало. Ну и зачем она это сделала? Кому, что хотела доказать? Правда, не сказать, что новая прическа ее как-то обезобразила. Нет. Глаза стали еще больше, выразительнее.

Ника уже перестала расстраиваться из-за своей внешности. Красавицами были бабка, родом из грузинских дворян, да и мать переняла ее гордые черты. Как и осанку. И полнота не могла этого скрыть. В Нике всего этого уже не было. Разве что глаза. Мать по этому поводу не церемонилась:

– Нет, ну в кого ты у нас такая уродилась? Уж точно не в нашу родню. Еще и слуха нет! Ну ничего, может, зато умная будешь, как отец!

Слух у Ники был, только она это скрывала. Она с детства поняла, что на сцене, кроме музыкального дарования, еще нужна выразительная внешность. Как у Нины, например.

– Если даже чувствую, что могу в ноту не попасть, не страшно! Возьму паузу, взлет бровей, взмах руки и царственный взгляд. Все, уже отдышалась. И продолжаем петь.

Где Нике взять этот взлет бровей? Да и руки у нее тонкие, длинные непомерно. Нет, ей на сцену никак. Значит, будет, как отец.

А ведь Борис любил Нину, даже дочь в честь жены назвал. Просто Нине было смешно находиться рядом со своим вторым «я» у себя дома, поэтому придумали Нику. На самом деле, так должны были назвать ребенка: ждали мальчика, и он должен был быть Николаем, Нико на грузинский лад. А родилась девочка, Нина.

Из Ники второго «я» и не получилось. Получилось что-то совсем своеобразное, непонятное: ни в отца, ни в мать. Как же сложно, когда ребенок изначально должен родиться гениальным, а получается обычным. И вот он это постоянное разочарование видит на лицах родителей каждый день. Но вот и они пусть видят свое чадо таким, каким его видеть уж совсем не хочется. А пусть! Так им и надо! А Нике все равно. Она уже привыкла быть другой, не такой, как все. Ходила в широченных штанах, в просторных рубахах с вышивкой. Ко всему этому антуражу теперь прибавится еще и новая прическа. Она открыла шкаф и, вывалив все на пол, нашла в закромах смешную тюбетейку. Напялила ее на лысую голову и довольно улыбнулась. «А вот теперь вы мне все вообще не указ, – ни инженеры, ни певцы, ни дирижеры».

Разочарования не было, было определенное чувство освобождения. Освобождения от родительской власти.

– Ника, может, ты зайдешь в купе? Ты уже целый час так стоишь, – Нина выглянула в открытую дверь.

– Это кому-то мешает?

– Бабушка хочет попить чаю.

– Сейчас я ей принесу.

– А ты? Хочется же попить всем вместе, – Нина старалась запахнуть поплотнее халат на полной груди.

– Нина, нельзя делать все, что только хочется, ты меня сама так всегда учила.

– Боже, – Нина застонала, – ну не придирайся ты к словам! Что за манера не отвечать на вопросы, а демонстрировать свой странный юмор, причем тебе одной понятный. Выражения эти твои странные. Ника, ну есть же русский язык, неужели ты не можешь употреблять простые советские слова.

– Могу: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!».

– Мама, – Нина схватилась за голову, – ты понимаешь, о чем здесь идет речь? – она повернулась к матери.

– Бабуль, не обращай внимания, – крикнула Ника, обращаясь к бабушке, – Нина сегодня в роли Мими из «Богемы». Сейчас я тебе чаю принесу. Нина, тебе тоже. Иди в купе, береги связки!

– Неси, – устало произнесла мать.

– Нет, ну что я ей сказала, мама? Она вытягивает из меня все жилы. Какая после этого Мими из «Богемы»? Теперь только комиссар из «Оптимистической трагедии» из меня и получится.

– Не волнуйся, Ниночка, она вырастет и поумнеет, а про комиссара не думай. Все равно тебе в военный мундир никогда не влезть, с твоими-то формами.

Тамара Георгиева заняла самую мудрую позицию. Она не воспринимала Никины выпады всерьез. В глубине души она сочувствовала внучке и знала, что это – непростой возраст, и та должна пережить взросление сама. Бабушка будет от нее недалеко. Но что делать, если девочке достались такие родители? Их не переделаешь. Ради чего живут вместе, ради кого? А Ника мучается и все старается как-то их объединить своими дурацкими выходками. Главное, чтобы силенок у нее хватило. Но Тамара верила в силу грузинской крови. Женщины в их роду многое пережили и выстояли, несмотря ни на что. И хоть Нина не замечала в дочери своих черточек, Тамара знала: рано или поздно они проявятся.

Ника стояла в очереди за чаем и рассматривала карту маршрута. Так, ехать еще больше суток. Хорошо. Нику страшно тянуло на море. Вот в этом, она не сомневалась, южные корни давали себя знать. Уж как ненавистны ей были эти совместные поездки с матерью и бабушкой, но пересиливало желание увидеть море, поесть фруктов вдоволь. Шататься по берегу, босые ноги обжигая о горячие камни, торговаться на базаре с торговками. Этой поездки Ника ждала каждый год. Хотя опять будет театральная тусовка, опять будет жеманничать Нина, которую Ника в эти моменты ненавидела. Она уже не представляла мать вне роли. Та постоянно кого-нибудь изображала. Хорошо хоть бабка была рядом. Тоже артистка, конечно. Но она ж всю жизнь сидела со своей виолончелью и по большей части в пол глядела, поэтому таких ярких театральных ужимок за ней не водилось. И потом, Нике порой казалось, что Тамара все про нее понимает. Только вид делает, что раздражается, а на самом деле по ее глубокому мудрому взгляду Ника догадывалась, что бабке многое о ней известно. И про то, что переживает, и про комплексы ее, и про то, как ранят ее своею руганью родители. Бабка умная, это точно. Но все равно, она тоже на стороне взрослых и не очень, по большому счету, от них отличается.