— Хоронить. Он был православным.

Лапин кивнул. Это было так тяжело — слышать и говорить о смерти его отца. Даже папа поник.

— Я все организую. Похороны буду послезавтра утром.

— Я буду там, — заявил Паша.

— Ты еще слишком слаб.

Он метнул в Лапина тяжелым взглядом.

— Я был слишком слаб, когда случилась беда с моей сестрой и с отцом. Теперь у меня нет права на это чувство.

***

Все ушли из палаты через двадцать минут. Отец сказал, что будет ждать внизу. Когда мы остались наедине, Паша потихоньку поднялся с кровати. Он был весь в бинтах. Врач сказал, что у него сотрясение, и нужно лежать. Но Монтана был настроен решительно.

— Иди, отдохни, Сонь.

В его взгляде совсем не было теплоты. Я понимала его, сейчас Паше не до чувств ко мне. Но и отталкивать себя я ему не позволю.

— Паш, я не уйду никуда. Я с тобой останусь.

Он был недоволен моим упорством.

— Не говори ерунды. Здесь одна кровать, не просидишь же ты на стуле.

Я не шелохнулась даже.

— Прости. Я так испугалась, думая, что ты погиб… это были самые страшные минуты в моей жизни…

Монтана замер, внимательно посмотрев мне в глаза.

- Иди сюда, — получилось хрипло, на выдохе.

Я не совсем поняла, что он имеет ввиду.

— Что?

— Раз решила остаться, ложись со мной. Будем вместе.

Он пододвинулся, а я утроилась рядом с ним. Паша обнял меня здоровой рукой и заглянул в мне в глаза.

— Ты же понимаешь, со мной не будет легко. Я не могу тебе пообещать спокойной и счастливой жизни.

Я потянулась к нему, коснулась его пересохших губ и голова пошла кругом. От него пахло лекарствами и йодом, и сейчас это был самый лучший на свете запах.

Паша зарылся носом мне в волосы. Мы сидели так долго и молчали. Да и не надо было слов. Я была уверена в принятом решении. Даже если бы мне угрожала смерть, я бы не ушла от него. Просто не смогла бы. Сердце разрывалось от боли за него. За отца его, который спешил на защиту своих детей, но так трагично погиб от рук бандитов. За мать его, еще не знающей о жуткой потере. Мне было больно потому что я любила его семью, еще не зная никого. Они были для меня родными людьми и я готова была отдать за них все, как и за Пашу.

Это был сложный день. Я не отходила от него ни на шаг. Рано утром Паша ушел из больницы, как бы я не уговаривала, он не стал оставаться.

Сегодня день похорон. Монтана хотел хоть немного подготовиться морально, но разве это возможно?

Папа отвез нас домой. Мама едва сдерживала слезы. Родители большие молодцы, они буквально окружили заботой Пашу. Вернее, мама, отец по большей части молчал. Он не знает, как вести себя в подобных ситуациях.

После того как Монтана искупался и переоделся в новую, купленную мамой одежду, мы поехали в больницу, где находился его отец. В специально отведенном зале должно было состояться прощание.

Отец одолжил нам свою машину. Всю дорогу я сжимала ладонь Монтане, я не хотела даже на секундочку оставлять его одного. Паша должен был знать — я рядом в любой беде. И теперь это будет всегда.

Когда мы приехали на место, там уж были ребята. Все свои. Марк, Марина, несколько друзей Марка и Монтаны, Лапин. Он приехал с женой.

На Паше не было лица. Смотреть на него, на такого потерянного и сломленного — все равно что рвать себе душу. Слезы текли не переставая, я пыталась концентрироваться на чем угодно — на цветах, которые несла в руке, на мраморной двухцветной плитке пола, только бы не разрыдаться. Мне почему-то казалось, если заплачу, ему еще хуже будет. Я должна была быть сильной. Достойной его. Я хотела быть такой.

Когда мы вошли в зал и Лапин обменялся парой фраз с работником организации, тот вышел за дверь и через несколько минут к нам выкатили гроб. Несколько мнут все стояли, словно боялись подходить. Будто сейчас еще у каждого была надежда, что это ошибка, что там не он, не отец Паши. Я видела как напряжены его скулы, видела как дергались мышцы его лица, как глаза наполнялись краснотой и влагой. По Пашиной щеке скользнула одинокая слеза. Он взял меня за руку и посмотрел мне в глаза. Паша не сказал ни слова, но я и так поняла, что у него в душе. Он боится. Маленький мальчик, сын боялся посмотреть на погибшего отца. Он боялся остаться сиротой, боялся потерять веру.

Я сжала его ладонь и кивнула, дав понять, что я с ним. И мы пошли. Неспешно, осторожно ступая по плиточному полю словно по минному, мы направлялись к нему. Пашины руки были ледяными, а его взгляд ни на секунду не отпускал человека в гробу.

Когда мы наконец приблизились, я положила на специальный выступ цветы. Паша все стоял неподвижно.

— Подойди, — шепнула ему. Он вздрогнул и обернулся. Посмотрел на меня как-то странно.

— Подойди, тебе нужно проститься с ним.

Паша кивнул. Он наконец-то подошел к отцу, а я осталась на месте. Мне хотелось оставить их ненадолго одних. Паше было что сказать папе.

Но уже спустя полминуты Монтана отвернулся от него и решительно подошел ко мне. Паша взял меня за руку, так крепко, что стало больно и уверенным шагом направился к выходу.

Я не понимала, что творится. Почему он так поступает? Разве можно вот так, убегать, даже не попрощавшись толком? Монтана остановился только на улице. Он подошел к водителю Лапина, стоящему у его джипа.

— Есть закурить? — спросил у мужчины. Тот кивнул и протянул ему сигарету. Паша закурил. Он сделал несколько коротких, нервных затяжек, а потом бросил в сторону сигарету.

— Паш… — позвала его, совершенно ничего не понимая.

Он обернулся. Подошел ко мне и сгреб в объятия. Стиснул так сильно, что я едва могла повернуться. Он держал меня в руках, уткнувшись носом мне в шею. И я позволяла ему делать это сколько нужно. А когда Монтана отстранился, в его глазах больше не было потерянности и страха. Он словно только что узнал что-то кардинальное изменившее его жизнь.

— Мы летим в Америку.

Паша схватил меня за руку и потащил куда-то по дороге.

— Когда? — только и спросила я.

Он остановился и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Сейчас.

***

Сколько я уже выкурил? Пачки две не меньше. Давно уже так не нервничал, давно не было столько всего на кону. По венам тек адреналин, заставляя мысли бежать еще быстрей.

Я смотрел на этот чертов телефон с такой надеждой, словно это ствол или калаш, и от него зависит моя жизнь. Понадобится всего только две пули. Два раза по девять грамм свинца, да в головы ублюдков, решивших, будто они имеют какое-то право трогать моих детей.