Миноноска получила указание немедленно следовать в Онегу, в город, поддержать огнём высадившийся архангельский отряд и вообще подсобить ему своим присутствием, ведь корабли умеют одним своим видом наводить страх на берегу. Лебедев снял с рук перчатки, подержал перед лицом радиограмму и швырнул её на стол:

— У меня же двое людей ушли с отрядами в монастырь...

— Придётся оставить их в отрядах, — с сожалением проговорил Рунге. — Когда Слепцов с Чижовым возвратятся — вернут нам наших мореманов. — Ямочка на подбородке Рунге покраснела.

— Дайте команду поднять якорь, — сказал ему Лебедев, — идём в Онегу.

Через полминуты корпус миноноски задрожал — внутри, в глубоком чреве, заработала машина, шевельнулись, трогаясь с места, стали вращаться шестерни, втягивая в корабельное нутро тяжёлую якорную цепь. Вскоре неуютные онежские берега стали тихо уползать назад.

Офицеры собрались в кают-компании: наступило время обеда.

— Что хоть за люди, которых мы оставили на Коже? — спросил Лебедев у старшего офицера. — Одного я знаю — сигнальщик. А второй?

— Сигнальщика-то как раз и жалко — очень толковый мужик. А второй — так себе, — Рунге не выдержал, поморщился, как будто на зуб ему попало что-то твёрдое, — даже если мы и потеряем его — горевать не будем. А первого — жалко.

Лебедев достал из прикрученного к стенке шкафчика из-за блестящей проволочной оградки большую чёрную бутылку.

— У нас сегодня на обед — мясо, — сказал он. — Это вино будет в самый раз к жареному мясу.

На бутылке красовалась большая красная этикетка, Рунге вытянул голову и прочитал:

— «Кюве Парти-Кюльер». Красное вино, изготовленное в долине реки Роны. Дорогое, между прочим.

— «Кюве Парти-Кюльер» — одно из лучших вин Франции. — Лебедев прочитал, переводя текст с французского на русский: «Вино изготовлено из винограда сорта «Сира», имеет темно-рубиновый, почти непрозрачный цвет. Обладает сложным ароматом засахаренных фруктов — сливы, вишни, а также пряностей, кожи и сухой листвы». Вона! — Лебедев в восхищенном жесте поднял указательный палец. — Кожи и сухой листвы. Интересно, какую кожу имели в виду господа французы? Опоек, шевро, козлину, хром? — Он приподнял бутылку. — «Вкус имеет насыщенный, интенсивный, с округлыми и мягкими танинами. Подаётся к блюдам из красного мяса и дичи». Что ж... Нам кок сегодня как раз собирается подать красное мясо.

Жизнь на миноноске совсем не походила на жизнь земную, ту, что текла на берегу — быт морских офицеров напоминал светлое небесное существование, со стороны он вообще казался беззаботным, и это хорошо понимали и Рунге, и Кислюк, и Крутов...

Командир миноноски первым сел за стол, заткнул за воротник мундира салфетку. В то же мгновение, словно бы почувствовав нетерпение начальства, на пороге кают-компании возник кок. На картинно вытянутой руке его покоился поднос с фарфоровой бадьёй, накрытой крышкой.

— Мясо жареное, а потом — тушёное с травами, перцем и корицей, — торжественно объявил Митька Платонов, развернул поднос так, чтобы его видел командир миноноски.

— Браво! — Лебедев похлопал в ладони. В следующее мгновение он оттянул рукав мундира, посмотрел на часы. — Иван Иванович, время прибытия в Онегу рассчитали?

— Так точно! Должны прибыть туда через полтора часа после прихода десанта из Архангельска, — ответил Рунге.

— Надо бы поднажать и прийти туда одновременно.

— Сделаем всё, Игорь Сидорович, но в Онеге мало воды и слишком много мелей.

Командир миноноски с досадой поморщился.

— Мы будем выглядеть, Иван Иванович, совершенно нелепо, если придём в Онегу позже десанта. — Лебедев снова поморщился, взял со стола штопор и начал вкручивать его в горлышко бутылки — пробка была тугой, старой, спрессовавшейся, больше походила на грубую деревянную затычку, чем на нежную винную пробку. — Не люблю интервентов, будь они неладны, — ворчливо проговорил Лебедев, — но одно хорошо: вино и круассаны они нам поставляют первоклассные.

— Круассаны жёсткие, — не преминул вставить Кислюк. О зачерствевший круассан он два месяца назад умудрился сломать зуб.

— Архангелогородские кондитеры научились оживлять их на пару — круассаны делаются нежными, будто только что из печи. — Лебедев хлопнул пробкой, восхищённо повёл носом из стороны в сторону. — Аромат у вина — м-м-м...

Он разлил вино по тонким певучим бокалам — бокалы были отлиты из хрусталя и, когда в них оказывалось хорошее вино, призывно пели, — поднял свой бокал:

— За нашу с вами победу! За Россию!

Выпили молча. Мясо Митька Платонов приготовил такое, что лучше, наверное, в Париже тамошние спецы не приготовят — мясо таяло во рту.

— Молодец шельмец! — не удержался от похвалы мичман Кислюк. — Умеет готовить!

— Кстати, нигде этой науке не обучался, — сказал Лебедев, — обычный деревенский парень... Но покажи ему сырые трюфели, ни на что в России не похожие, и прикажи сготовить — сготовит.

— Талант! — громко произнёс Кислюк.

Рунге и Крутов молчали, каждый из них был занят своими думами, и думы эти не пересекались, но судя по одинаково встревоженному выражению их лиц, думы мичманов были грустными.

Тревога — штука такая, что может, подобно электричеству, насытить колючими ощущениями, опасностью всё пространство. Ни Крутов, ни Рунге, ни сам Лебедев, ни Кислюк не знали, что с ними будет завтра-послезавтра, потому и чувствовали себя так беспокойно, неуверенно. Такое бывает со всеми, психология есть психология... Человек — существо уязвимое, каким бы кремнёвым характером он ни обладал.

— Да, кок у нас — талант, — запоздало согласился с Кислюком командир миноноски.

Городом ещё и не пахло: по правому борту миноноски тянулся угрюмый тёмный сосняк, над которым кружились вороны, ни жилья, ни людей не было видно, но вот неожиданно среди сосен поднялся острый ровный шпиль Свято-Троицкого собора, и Рунге доложил командиру:

— Игорь Сидорович, подплываем к Онеге.

Лебедев наклонил голову и щёлкнул кнопками перчаток:

— Приготовиться к бою!

Словно откликаясь на команду лейтенанта, вдалеке послышался задавленный, едва различимый треск — в городе стреляли.

Кислюк присвистнул и произнёс с усмешкой:

— Нас встречают по высшему разряду. — Он достал из кармана тёмный, хорошо отшлифованный камешек, подкинул его в руке.

— Что это? — спросил Рунге.

— Талисман. Чтобы нам повезло, Иван Иванович. Гранат. Вообще, ещё гранат называют камнем честности — ни одни хитрец, если в кармане у человека лежит гранат, не сумеет его обмануть.

— Вот не знал.

— У северных народов вообще все камни делятся на хорошие и плохие, все без исключения, хорошие помогают человеку жить, плохие гробят его. — Кислюк достал из кармана яркий квадратный кремешок. — Вот это, например... Это очень хороший камень. Сердолик. Отводит от человека злых духов, оберегает от ссор и колдовства, очищает мозги — голова работает как часы. — Кислюк опустил камень в карман, достал ещё один — небольшой зеленоватый катыш, украшенный мелкими разводами. — Это — нефрит, камень, который придаёт человеку жизненные силы.