— Дал. Но ведь тогда ты был совсем ребенком…

— Я уже не ребенок.

Теперь глубоко и тяжко вздохнул Араван и надолго замолчал. Наконец он произнес:

— Да, Бэйр, без сомнения, ты уже не ребенок.

Бэйр встал, кивнул и молча простоял несколько минут, глядя на откосы Гюнарского ущелья, а потом, повернувшись к Аравану, сказал:

— Тогда пусть скорее настанет утро, и мы двинемся в путь.

— Я рассчитывал перехватить тебя до Гюнара, но совершенно при этом не учел, что мне необходимо будет есть, а значит, добывать себе пищу. А на пути попадалось столько дичи, что Охотник быстро и без трудов решал эту проблему.

— Охотник? — переспросил Араван, затыкая наполненный водой бурдюк и беря второй, чтобы наполнить и его.

— Это имя серебряного волка, в которого я превращаюсь. Это не полное имя, но им я буду пользоваться. — Бэйр закончил мыть котелок и отставил его в сторону.

Араван понимающе кивнул и заткнул второй бурдюк. Поднявшись на ноги, он оглядел место привала:

— Мы можем разделить поклажу между обеими лошадьми, вот только седла для тебя у меня нет.

Бэйр рассмеялся:

— Дядя, я и не рассчитывал на то, что поеду верхом, когда догоню тебя. Сделаем так: ночью на привале с тобой буду я, а днем Охотник будет сопровождать тебя к берегам Авагонского моря.

Араван усмехнулся, пожал плечами и сказал:

— Пусть будет так.

Четыре дня шли они по Пендвирской дороге, спускаясь с нагорья, пока не оказались на плоском дне широкого сухого каньона, ограниченного с юга Красными холмами. Держа курс то на юг, то на юго–запад, они вышли к широким, сменяющим друг друга равнинам. Землепашцы, работающие на своих полях, распрямляли спины и подолгу с удивлением смотрели на огромного серебряного волка, идущего рядом с всадником–эльфом.

На ночевки Бэйр и Араван останавливались в городах на постоялых дворах либо на чердаках в домах сельских жителей, а то и под открытым небом на равнине, у подножия какого–нибудь холма, защищающего от ветра. Доводилось ночевать и на полянках в лесных чащах, и в оврагах — короче, там, где заставали их вечерние сумерки. Питались они мясом кроликов, антилоп, сурков — волк–охотник был достоин своего имени.

По ночам они по очереди несли дозор — один спал, другой сторожил, пребывая в состоянии, подобном глубокой медитации, однако чуял любую опасность. Так шли они, пересекая одну долину за другой. Через двадцать восемь дней, прошедших с той ночи, когда Бэйр присоединился к Аравану в Гюнарском ущелье, они вошли в город, расположенный на берегу Авагонского моря и называемый Купеческим Перекрестком, потому что там была паромная переправа на Арбалин. Араван заехал к знакомому фермеру, с которым был в дружеских отношениях, и договорился, что тот приютит у себя лошадей до возвращения Аравана. Любезный землепашец согласился оставить лошадей у себя и даже отказался от предложенной за эту услугу платы.

Через пять дней Араван и Бэйр были уже в деловом районе Арбалинского морского порта. Именно там собирались капитаны и набирались команды на каждое торговое судно, собирающееся в рейс по Авагонскому морю. Сюда же часто заходили корабли, зафрахтованные королевскими чиновниками и агентами, находящимися на службе Верховного правителя. Время от времени здесь же бросали якоря и находили убежище суда с сомнительной репутацией — контрабандистов, пиратов, рейдеров и им подобных; некоторые из них действовали в соответствии с королевскими полномочиями, некоторые по воле своих капитанов. Араван намеревался пересечь Авагонское море либо на пиратском корабле, либо на судне, нанятом чиновником королевской администрации и плывущем в город Сабра. Впрочем, любой корабль, идущий в любой южный порт, им бы подошел.

Бэйр смотрел на все широко раскрытыми глазами, стараясь увидеть и понять все сразу,— ведь это был первый город, в котором он оказался. Голова юноши беспрестанно поворачивалась то в одну, то в другую сторону, пока они с Араваном шли от пристани к центру порта.

Они сняли комнату в «Красных Шлепанцах», убогой гостинице, бывшей тем не менее местом, пользующимся особой популярностью у всех связанных с морем. Гостиница эта притягивала к себе и личностей иного, более неприятного толка — карманников, жуликов, шпионов и прочую отталкивающую публику, влекомую желанием быстрого обогащения за счет недальновидных и неопытных простофиль. Этих людей не останавливало даже то, что, изобличив их в воровстве, обмане или обсчете, матросы без колебаний и промедлений творили над ними скорый и жестокий суд, не прибегая к услугам официального правосудия.

И в это логово порока Араван привел юного Бэйра. Они оставили пожитки в своей комнате на верхнем этаже и спустились в общий зал, заполненный орущими и хохочущими постояльцами. Все здесь казалось насквозь пропитанным стойкими запахами трубочного табака, пота, опилок, которыми время от времени посыпали пол; эля, жареной и тушеной еды, солений, дешевых одеколона и пудры, подогретого вина с пряностями… Но сильнее всего в воздухе общего зала ощущался запах крови, соприкасающейся с раскаленным металлом. На невысоком помосте певец, подыгрывая себе на лютне, пел что–то, но вряд ли кто–нибудь мог расслышать в царившем кругом невообразимом шуме хоть слово из его песни. Повсюду сновали женщины, одетые безвкусно и вызывающе, некоторые, сидя на коленях матросов, заливались неестественно громким смехом, в то время как их подруги, вцепившись в рукава своих избранников, тянули их по винтовой лестнице наверх, туда, где размещались спальни, Несколько человек горланили, обступив двух плотных мужчин, и заключали пари на победителя в армрестлинге. Другие матросы играли в карты или кости на выпивку. На полу уже валялось несколько пьяных, совершенно безразличных ко всему, что происходило вокруг. Сквозь эту орущую толпу пробирались Араван с Бэйром, и их появление вызывало у присутствующих некоторое изумление, поскольку нечасто им приходилось встречать в подобных местах эльфов, да и юноши такого роста появлялись здесь не каждый день. Бэйр услышал, как несколько голосов за их спинами выкрикнули: «Да это же капитан Араван!»

Они подошли к столу, который был, если можно так сказать, занят двумя матросами: один лежал на столе, вернее, на столе лежала одна половина его тела, в то время как другая с него свешивалась; второй, свернувшись клубочком, лежал под столом. Араван оттащил обоих в ближайший угол, где уютно устроил, прислонив к стене. Когда они с Бэйром сели за стол, эльф жестом отогнал прочь трех приближающихся девиц и подозвал девушку–подавальщицу, которой заказал каравай хлеба, говяжий окорок, по кувшину эля на каждого и по тарелке тушеных овощей. За едой Бэйр не переставал обводить глазами гудящий как улей зал. Он повернулся к Аравану и громко, чтобы быть услышанным в царившем гвалте, произнес:

— Эти дамы, дядя, они, кажется, настроены дружески. Араван расхохотался:

— Имей ты хоть одну монету, элар, они настроились бы на еще более дружеский лад.

Краска залила даже затылок мальчика, а лицо его просто полыхало.