Милов выслушал все это, не перебивая и даже кивая поощрительно в некоторых местах, потом встал, прошелся по кабинету, поглядывая на свое отражение в стеклянной дверце шкафа, и заметил в свою очередь, все так же пространно, что помощь помощью, но не всякая помощь своевременна, особенно когда не знаешь, от кого она идет. Он вот вообще не просил ни о какой помощи, и когда ее навязывают ни с того, ни с сего, сразу хочется поинтересоваться: а отчего вдруг возникло такое желание у безвестного московского бизнесмена? Что на самом деле привело его к Милову, Михаилу Михайловичу, доктору и т. п.? Потому что ведь у всего есть масштабы, а масштабы нужно соизмерить. Исторические науки… Достоинство ученого… Муниципальный бюджет…

Что-то для ученого вид у тебя больно сытый, – подумал Николай с усмешкой и почувствовал вдруг, что процесс ему надоел. «Ну так что, бабки не нужны? Не продаете бумажку?» – спросил он нарочито-грубо, вставая и глядя на директора сверху вниз.

На лице Милова отразилось недоумение, сначала невольное, а потом продуманно-сдержанное. «Я ж Вам объясняю, – заговорил он уже более сухо, – у нас тут историческими документами не торгуют. Здесь серьезное учреждение, архивы, научный процесс. Вы прямо-таки непонятно себя ведете, должен Вам заметить».

И чего он хочет? – рассеянно спросил себя Николай, пожимая плечами. – Очень какой-то несуразный тип. Ну да ладно, не вышло, так не вышло.

«Как знаете», – бросил он скучным голосом, перебив Милова на полуслове, и вышел, не прощаясь. Секретарша держала у уха телефонную трубку, оправдываясь перед кем-то жалобно и чуть визгливо. «Веселенькое у вас местечко», – на ходу сказал ей Крамской, но она не обратила на него внимания. «Ну что ж, – пробормотал он вполголоса, выходя на лестничную площадку, – будем искать другие варианты».

Вариант подвернулся под руку сам – буквально тут же, у лестницы – в лице невысокого старичка в огромных стоптанных башмаках и сером костюме с налокотниками. Ему пыталась втолковать что-то восковощекая девица в очках, повторяя на одной ноте: – «Но Михал Михалыч сказал…» – на что тот отвечал язвительно и желчно. Девица вздыхала и едва не закатывала глаза, но старичок к ее страданиям оставался совершенно глух.

«Не понимает ни черта ваш Михал Михалыч, так ему и передайте. Пусть вот он мне это скажет, а не вам», – в очередной раз отрезал он, задрав подбородок.

«Но он сказал, а что я ему скажу?..» – ныла девица.

«А вот так и скажите – вы, мол, Печорскому скажите, а мне, мол, не нужно говорить!» – «Ну я ж ему так не скажу…» – «А вы скажите, скажите…» – старичок оттеснял ее к ступенькам, явно выигрывая схватку.

«Ох, как с вами трудно, Марк Львович», – прохныкала девица и поскакала вниз, а старичок в башмаках победно оглянулся кругом, достал из кармана курительную трубку и с удовольствием понюхал.

«Простите, – обратился к нему Николай Крамской с таинственно-заговорщическим видом, – это вы – Марк Львович Печорский?»

«Да, я», – важно ответил тот и вновь покрутил головой, очевидно до сих пор еще находясь под впечатлением одержанной победы. Но на лестничной площадке больше не было ни души, и он поневоле остановился взглядом на Крамском, как на единственном свидетеле своего триумфа.

«Мне Вас рекомендовали, как самого знающего эксперта», – сообщил Николай, доверительно понизив голос.

«И кто же это меня рекомендовал?» – поинтересовался старичок задиристо и с некоторым даже подозрением, но было видно, что информация воспринята им благосклонно.

«Знаете, я забыл, – признался Крамской, демонстрируя открытое честное лицо. – Но ошибки, мне кажется, быть не могло. Вы ведь работаете в этом музее?»

«В этом музее, юноша, я работаю всю жизнь, – проворчал старичок, пряча трубку в оттопыренный карман пиджака. – И живу я в этом городе всю свою жизнь. А мои пра-пра-пра, чтоб вы знали, были выселены сюда еще Екатериной – слыхали небось об изгнании иудеев? Так какой, значит, у Вас ко мне вопрос?»

Николай помялся немного, будто в сомнении, потом сказал твердо: – «Пойдемте, это нужно показать», – и направился прямиком в пугачевский зал. Старичок семенил сбоку, громко скрипя своими ботинками. Подойдя к письму старосты, Крамской остановился, посмотрел на старичка лукаво и сказал: – «Вот».

«Ну посмотрим, посмотрим, – забормотал Печорский. – Ну да, любопытный документ. Стилистика зрелая, хоть с точки зрения факта – ничего особого. И сохранность хорошая, да… Ну так и что ж?»

Николай, чуть помедлив для приличия, осторожно взял его под локоть, отвел в угол зала и разъяснил ситуацию. Он признался, что имеет клиента, очень уважаемого человека, переживающего, что письмо, относящееся непосредственно к нему, висит в общем зале и мозолит глаза, прямо-таки на виду у всех. Посему, клиент хочет предпринять шаги – к примеру, выкупить означенный документ без огласки и по сходной цене – а он, Николай, посредничая в этом деле, никак не решит, к кому обратиться. Понятно, что с Миловым, этим котом, разговаривать вообще бесполезно, а лучше всего, знает каждый, иметь дело напрямую со спе-ци-а-листом – он сделал скупой жест ладонью в сторону Печорского. Потому что вопрос подлинности тоже важен, да и ведь с умным человеком всегда легче договориться.

Они помолчали, потом Марк Львович вздохнул и проворчал сварливо: – «Да что тут подлинность – невооруженным, так сказать, глазом…» – но Крамской видел, что он польщен. «Вот насчет непосредственного отношения, так это клиенту самому решать сподручней… – неуверенно добавил старичок, а потом спросил с некоторым даже страхом: – Так Вы что же, хотите, чтобы я Вам этот экспонат продал?»

«Ну а чего ходить вокруг да около, – развел Николай руками, безмятежно глядя старичку в глаза. – Именно: продайте, да и дело с концом. Милов-то ведь небось и не заметит».

«Милов… – Марк Львович скорчил рожу. – Да что он вообще заметит. Но вы конечно хватили – музейный экспонат…»

«А с другой стороны – личная реликвия, – в тон ему возразил Николай. – Никто и не узнает, а человеку приятно. Человек, опять же, солидный, слов и обещаний на ветер не бросает».

Марк Львович Печорский помолчал, пожевал губами и сказал, деликатно кашлянув: – «Помочь-то я Вам, пожалуй, мог бы, но вопрос-то ведь в деталях».

«Если говорить о деталях, – негромко, но внятно произнес Николай, – то Вы просто назовите вашу цену».

«Вот как», – скривился Печорский, еще подумал и даже достал из кармана трубку, но потом решительно сунул ее обратно.

«Пятьсот долларов США! – выговорил он сердито и отвернулся в сторону. Потом глянул на Николая снизу-вверх, снова повторил: – Пятьсот! – и тут же забормотал, оправдываясь: – У дочери свадьба, а что я могу? Я понимаю, что много, но и Вы меня поймите. И клиент солидный, Вы говорите, а на свадьбу у меня и правда нет совсем».

«Да Вы не волнуйтесь, – успокоил его Николай. – Пятьсот, так пятьсот, и вовсе это даже не много».

«Для Вас не много, – вспылил вдруг старичок, – а для меня это трехмесячная зарплата! И не думайте, пожалуйста, что я рвач, просто – ну надо же иметь совесть…»