— Верно. Однако всему есть предел. Я никоим образом не собираюсь делить тебя с другим мужчиной, Фелиситэ!

— Вы не можете управлять моими мыслями, — бросила она и попыталась вырваться.

Молниеносным движением Морган привлек ее к себе и встряхнул так, что она, потеряв равновесие, упала к нему на колени. Приподняв ладонью ее подбородок, он устремил пристальный взгляд в ее широко открытые карие глаза.

— Правда? — тихо спросил он, прежде чем впиться ртом в ее губы.

Суд над заговорщиками начался в конце сентября. Председательствующие судьи побывали у арестованных в камерах, чтобы допросить их со всей тщательностью. Они старательно вникали в каждую деталь их поведения, взглядов и поступков, начиная с момента прибытия в Новый Орлеан Уллоа и кончая позорным днем 28 октября 1768 года, когда в городе произошла революция. При этом каждое слово допрашиваемых заносилось в протокол. Наконец искушенные в науках господа с чувством удовлетворения удалились. Затем в тайных комнатах они выслушивали свидетелей обвинения. По двое на каждого из арестованных, они давали показания против Никола Шавена де Лафреньера — главного прокурора при французских властях; Жана— Батиста Нойана — племянника Бьенвилля и зятя главного прокурора; против плантаторов Пьера Каресса и Пьера Маркиса; против Жозефа Милье — богатого купца. Также доставили под конвоем свидетелей, дававших показания относительно действий Жозефа Пти, Бальтасара Масана, Жюльена-Жерома Дуката, Пьера-Арди де Буабланка, Жана Милье, Пьера Пупе и, наконец, Оливье Лафарга.

За все это время никто из арестованных не появлялся в суде; никто из них не видел людей, дававших против них обвинительные показания. Впрочем, это не имело большого значения. Участники заговора действовали столь открыто, об их делах знало столько людей, что им было просто бесполезно отрицать свои поступки. Из двенадцати человек почти все с гордостью признали за собой ту роль, которую им приписывали. Защищаясь, они ссылались на утверждение, что совершили преступления, в которых их обвиняли, являясь французскими подданными, и поэтому неподсудны испанским законам. В доказательство своей правоты они подчеркивали, что Уллоа не заявил официально о вступлении в управление колонией, не представил верительных грамот во время пребывания в должности губернатора и что они сами не присягали на верность королю Испании, оставаясь связанными клятвой, данной французскому королю, до тех пор пока их не освободили от нее на торжественной церемонии, устроенной вскоре после прибытия О'Райли.

Легкость, с которой Морган разбил эти аргументы, когда на них попробовала сослаться Фелиситэ, вызывала теперь медленно растущее беспокойство. Что бы ни заявляли арестованные, они находились в руках испанского суда, и если власти признают аргументы в их защиту неубедительными, решив осудить их по испанским законам, кто сможет им в этом помешать?

Главного обвинителя, выступавшего от имени короля Испании, звали дон Феликс дель Рей. Он уже провел два королевских суда в Санто— Доминго и в Мексике. Все отзывались о нем как о грозном человеке. Говорили, что он собирался выдвинуть против двенадцати подсудимых обвинение в государственной измене, на основании уложения Альфонсо XI, являвшегося первым законом седьмого титула первой Партиды. Этот закон предусматривал смертную казнь с конфискацией имущества для тех, кто подстрекал к восстанию против короля или государства, а также тех, кто взял в руки оружие под предлогом расширения собственной свободы или прав, вместе с теми, кто оказывал им пособничество или укрывал их. Суд, как заявил обвинитель, будет скорым и справедливым.

Тем не менее дни тянулись один за другим, складываясь в недели. Некоторая надежда на счастливую судьбу арестованных появилась, когда Брод, работавший в суде печатником, поклялся, что печатал прокламации с призывом к восстанию по распоряжению старшего интенданта Фуко. Его отпустили после того, как он показал приказ с соответствующей подписью. Что касается самого Фуко, он упорно отказывался отвечать на вопросы судей, коменданта Обри или самого О'Райли и требовал, чтобы его судили во Франции. По слухам, желание его собирались удовлетворить, и он сейчас ждал, когда придет корабль, который доставит его на родину. Если подобное снисхождение будет оказано и другим подсудимым, все еще может кончиться не так уж плохо.

Наступило время штормов в прямом и переносном смысле. Ежедневно ветер с залива приносил лохматые черные тучи, проливавшиеся теплым дождем, превратившем улицы в непролазные топи и удручающе действовавшем на горожан. В порту недосчитались многих судов. Большинство потерь приписывали коварным ветрам и течениям Карибского моря, однако моряки, плававшие на кораблях, которым посчастливилось добраться до родной гавани, рассказывали истории о разбойниках, промышлявших в этих теплых голубых водах. Казалось, их воображение особенно распалял один корабль, ходивший под красным флагом с изображением летящей птицы с черепом в когтях и называвшийся «Ворон». Говорили, что даже отпетые флибустьеры из тропических портов бледнели, если речь заходила о нем. Капитан «Ворона» не знал, что такое пощада. Люди из его команды не слишком распространялись насчет того, что они видели, когда этот корсар захватывал какой-нибудь корабль. Однако ходили слухи о том, как они жестоко насиловали женщин и как вырывали детей из рук матерей, чтобы разрубить их на куски и скормить акулам.

Фелиситэ вышла из низкой двери находящейся во дворе кухни и бросила взгляд на закрытое низкими облаками небо. Порыв ветра осыпал ее дождем тяжелых капель с черного эвкалипта, простершего свои ветви над домом. Многие листья на дереве уже сделались ярко-красными. Приближалась осень. По утрам в воздухе ощущалась прохлада, даже если дождь, идущий почти непрерывно, неожиданно прекращался. Впрочем, к полудню становилось достаточно тепло. В течение еще нескольких недель дом можно будет не топить, хотя придется постоянно соскребать серую плесень, которая то и дело появлялась на поверхности кожи и покрывала пятнами льняные ткани.

К вечеру дождь перестал. Однако серый, с белесым оттенком, цвет неба не оставлял большой Надежды на то, что эта столь желанная передышка продлится слишком долго. Грустно вздохнув, Фелиситэ стала пробираться к арке, ведущей к лестнице наверх.

— Мадемуазель, ваш отвар.

Ашанти торопливыми шагами догнала хозяйку, предложив ей чашку с темной жидкостью, от которой шел пар. Фелиситэ взяла ее с недовольной гримасой. Однако это варево, приготовленное служанкой, которое ей приходилось пить ежедневно, оказалось довольно действенным средством. Месячные пока приходили с завидной регулярностью.

Ашанти с довольным видом наблюдала, как Фелиситэ сделала несколько глотков.

— Полковник должен скоро вернуться, — сообщила она. Фелиситэ кивнула без особой радости.

— Ему, наверное, понравится филе из говядины, которое мы сейчас готовим, а заодно суп с креветками и пирог с устрицами.

— Иначе —и быть не может, если нам пришлось провести на кухне столько времени.

— Вы решили, о чем будете разговаривать с ним после обеда?

— Находить тему, которая бы не вызвала у него возражений, с каждым днем становится все труднее. Французское искусство, французские вина и французская литература уже исчерпали себя. Французский театр он отвергает как неприличный, французская опера кажется ему довольно сносной, но…