Потом Ирина порывалась уйти, но я сказал ей, что ни к чему искать гостиницу в такое позднее время, если сама Карина пригласила ее остаться у нас. В конце концов Ирина согласилась.

– Я намерена снять квартиру, – поделилась она своими планами, – недалеко от редакции. Только подыщу что-то подходящее.

– Можете пожить пока у нас с Кариной, – сказал я. – У меня есть однушка, родительская. Там сейчас квартиранты, но после Нового года они съезжают. Если хотите, я вам ее предоставлю, конечно, совершенно бесплатно.

– Ну что вы, – ответила она. – Я вас буду стеснять!

– Ни капли, – сказал я. – Квартира, сами видите, хоть в футбол играй, и одному здесь чертовски одиноко. Сейчас, когда Карина в больнице, я прямо на стену лезть готов по вечерам. Мне здесь до Карины было неуютно, а без нее – вообще хоть стреляйся.

– А почему вы не завели себе какое-нибудь животное? – спросила она. – Собаку, кошку, хоть хомяка?

Действительно, почему? Я пожал плечами:

– Не знаю… но теперь уже поздно. Говорят, все выздоравливающие после химиотерапии – аллергики, так что не заведешь даже чучело совы.

То ли присутствие Ирины на меня влияло благотворно, то ли принятое решение бороться и не сдаваться, но теперь мрачные мысли несколько отступили на задний план. Вместо них появились другие, конструктивные. Я уже думал о том, как мы будем жить потом, после выздоровления Карины.

Конечно, у человека, пережившего рак, жизнь сильно меняется. Как говорил Василий Владимирович, никогда не знаешь, побеждена болезнь или только затаилась. Нам предстоят ежемесячные обследования, предстоят, может быть, и диспансеризации; строгая диета и осторожность во всем тоже станут нашим правилом. Возможно, придется поставить крест даже на путешествиях. Онкобольному, даже вроде бы полностью излечившемуся, многое нельзя из того, что доступно условно здоровому. А я ведь так и не свозил ее на море, как планировал.

И я, вполне здоровый, ничем вроде не ограниченный, молодой мужчина, буду вести точно такую же жизнь. Я буду соблюдать все ограничения, которые будут у Карины. И курить, и даже парить, мне придется бросить. Но…

Карина стоила того.

У меня не было ни малейших сомнений на этот счет. Именно поэтому, а не ради показной солидарности, я побрил голову. Я буду как она. Не Карина больна – больны мы оба; не Карина выздоровеет – я выздоровею с ней вместе. И в своем самоограничении Карина не будет одинока. Я разделю с ней эту ношу, насколько только смогу.

* * *

Я показал Ирине спальню, показал, где лежит свежее белье (то, на котором спал я, я забрал), показал, где ванная и санузел, и отправился в свой полупустой кабинет. Туда я перетащил кушеточку, на ней себе и постелил. Перед сном проверил «Мы», просмотрел блог Карины – сегодня она не делала записей и вообще писала теперь не каждый день. Зато размещала «больничные селфи», от которых мне становилось так тоскливо и плохо, что действительно хотелось сунуть голову в петлю, и подробно описывала диагнозы, процедуры, все происходившие с ней изменения… Сейчас она при росте сто семьдесят два сантиметра весила сорок два килограмма и считала это победой – в самое худшее время ее вес опускался до тридцати восьми.

Я недолго оставался у Карины на странице. Просто не мог это долго выдержать. Подчиняясь какому-то спонтанному чувству, я зашел на страницу к Ксюшеньке.

Ксюшенька много писала про Карину и репостила ее записи. Она размещала у себя мотивирующие картинки – очевидно, для своей подруги. Среди записей я нашел немного высказываний о себе. Высказывания эти меня неприятно удивили. Со слов Ксюшеньки получалось, что я мало уделяю Карине внимания и человеческого тепла. Что, вместо того чтобы «всю жизнь посвятить выздоровлению своей любимой женщины», я изредка у нее бываю, отчего больная и сражающаяся со страшным недугом Карина целыми днями в тоске.

«Сергей, как и все мужланы, искренне уверен, что деньги могут заменить искреннюю заботу, любовь и сочувствие», – писала Ксюшенька. У меня на глаза даже слезы от обиды навернулись, так это звучало несправедливо. За что? Чего я не сделал для Карины? Да я ради ее выздоровления готов был даже живым войти в печь крематория – если бы в этом имелся хоть малейший смысл.

Я заснул, но сон мой был тревожен. Впрочем, а каким еще он мог быть в таком состоянии? Я оказался то ли в примерочной – но для примерочной там находилось слишком много зеркал, то ли в «комнате смеха» – но зеркала были нормальными, не кривыми.

Не знаю, может, это какое-то воспоминание детства, когда меня напугали зеркала, – но я не помню ничего подобного. Тем не менее в моих кошмарах они присутствуют чуть больше, чем всегда. Вот и сейчас…

Сначала в зеркалах я видел только самого себя – сперва такого, каким я был полгода назад. Но постепенно я менялся – старел, седел и в конце концов предстал таким, каким я выглядел сейчас, – бритым наголо, с порезами на голове. А затем я увидел вместо себя такую же обритую Карину.

Мне стало страшно. Мне показалось, что я не просто вижу себя в зеркале Кариной – что я превратился в нее наяву. Что это я лежу в больничной палате, а внутри меня зреет смертельная опухоль. И ее никогда не прооперируют, потому что это вообще невозможно. У мужчин не бывает опухоли матки, поскольку никакой матки у них нет.

Значит, я умру.

И я истошно закричал. Даже не от страха. Это была странная смесь ужаса – и радости. Мне стало страшно, что я умру, но ведь если умру я, то Карина будет жить!

* * *

Когда я открыл глаза, мне показалось, что мой полукошмар продолжается и я вижу Карину, но затем я понял, что это ее сестра. Лицо ее выражало тревогу.

– Что вы здесь делаете? – спросил я, постепенно приходя в себя.

– Вы кричали. – Она смутилась. – И смеялись. Очень страшно.

– Смеялся страшно? – Я встал с кушетки (заснул я, как был, в домашних брюках, так что особо не стеснялся).

Она кивнула:

– Да… такой смех только в фильмах ужасов бывает.

– Который час? – спросил я ее, одновременно сообразив, что могу посмотреть время на включенном ноутбуке. Было шесть сорок две.

– Полседьмого, – ответила она. – Хотите, я приготовлю завтрак?

– Если вас не затруднит, – кивнул я; мое внимание уже переключилось на сеть. Пока Ирина готовила завтрак, я проверил, как работает «Мы» – ядро, системы защиты, фильтры, антивирусы, фаерволлы и так далее, все, что нужно. Сеть работала, как хорошие швейцарские часы. Да уж… в чем-то харьковский американец Генка прав – в нашем мире по-настоящему доверять можно только железу. Даже если наша цивилизация погибнет, наши компьютеры покорно продолжат выполнять написанные нами программы, и в соцсетях будет продолжаться имитация человеческого общения, ведь ни для кого не секрет, что более половины пользователей этих сетей – боты, программы, подражающие людям. И только «Мы» будет стоять пустынной и одинокой, поскольку ботов я в нее не пускаю.