– Он получает посылки или письма?

– Два письма за все время, и то в первые два года. И сам тоже отправил два письма, в свой Таджикистан. Больше ничего. Даже жалко его. У него ведь семья, судя по документам, жена, дети… Но они даже не вспоминают о нем. В последнее время он болеет; врачи даже подозревают онкологию, но он упрямо отказывается принимать лекарства. Чудак, думает, его могут вылечить молитвы… Вы идете?

– Да, – поднялся Дронго.

– Разговаривать с ним только по-русски, – предупредил Чилибухин. – Ничего не передавать, ничего не брать. У нас в колонии идеальный порядок, и нарушений никогда не бывает. Я хочу, чтобы все так и оставалось.

– Безусловно, – согласился Дронго. – Только насчет языка вы не правы, подполковник. Согласно Уголовно-процессуальному кодексу вашей страны любой подозреваемый, осужденный или заключенный имеет право общаться на своем родном языке, иметь перевод-чика и понимать, о чем его спрашивают. Если мы будем говорить на фарси, обещаю все перевести вам лично. У вас наверняка нет перевод-чиков-таджиков.

– Идите, – строго разрешил Чилибухин.

Дронго прошел два поста охраны, и его ввели в небольшое помещение. Он огляделся. Стол, два привинченных стула, решетка на окне, довольно сырое помещение. Дверь лязгнула, открылась, и дежурный, пропуская заключенного, громко сказал:

– Осужденный Бурхон Фархатов!

Фархатов вошел в комнату, чуть наклонившись. Дронго взглянул на него и нахмурился. Перед ним стоял изможденный страданиями старик, которому можно было дать все семьдесят. Редкие седые волосы, глубокие морщины, прорезавшие темное лицо, потухшие глаза. Фархатов поклонился в знак приветствия, даже не глядя на гостя, впервые за столько лет пришедшего его навестить. Ему было неинтересно смотреть на этого человека. Он прошел и сел на стул. Дронго вздохнул, чувствуя, что разговор будет нелегким.

– Ассалам аллейкум, Бурхон-ака, – начал он с традиционного приветствия.

Фархатов поднял глаза. На такое приветствие следовало отвечать.

– Ваалейкум ассалам, – пробормотал он.

– Я приехал издалека, чтобы поговорить с вами, уважаемый Бурхон-ака, – сказал Дронго.

У заключенного потухли глаза. Он снова опустил голову, равнодушно глядя перед собой.

– Вы меня слышите? – спросил Дронго.

– Да, – нехотя ответил Бурхон.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Говорите.

«Пробить подобную стену равнодушия и отрешенности будет трудно», – подумал Дронго. Много лет назад, характеризуя его психотип, один из психоаналитиков написал, что будущий эксперт сможет при желании разговорить даже памятник, настолько коммуникабельным, внимательным и психологически устойчивым человеком он является. Теперь следовало вспомнить эту характеристику.

– Вы были осуждены за автомобильную аварию? – уточнил Дронго.

– Нет, за убийство, – ответил Фархатов, – за двойное убийство.

– Но это было случайное убийство, скорее несчастный случай.

– Нет. Не случайное. Я пошел против Аллаха, поддавшись Иблису, и Аллах покарал меня. Я не должен был этого делать.

Религиозная составляющая достаточно сильная, отметил Дронго, нужно попытаться взять его именно с этой стороны.

– Кто ты такой, чтобы толковать волю Аллаха? – неожиданно громко спросил он.

Фархатов вздрогнул. Взгляд снова стал осмысленным.

– Я знаю, – убежденно произнес он, – это Его воля и Его кара. Мы не можем ничего изменить.

– Но мы можем обратиться к Нему за прощением.

– Прощения не будет. Аллах уже покарал меня и будет наказывать все время – и в этой жизни, и в другой. – Он говорил по-русски с сильным акцентом, но достаточно неплохо – сказывались годы в колонии.

– Никто не смеет толковать волю Аллаха, – чуть тише проговорил Дронго на фарси.

Фархатов тяжело вздохнул. Впервые за столько лет он слышал родной язык.

– Ты говоришь на фарси? Кто ты такой? Откуда прибыл?

– Если не хочешь разговаривать со мной на русском, можешь говорить на фарси, – предложил Дронго.

– Судя по твоему акценту, ты не из Таджикистана, – сказал Фархатов. – Как тебя сюда пустили? Зачем ты ко мне пришел?

– Чтобы поговорить с тобой, – пояснил Дронго. – Я знаю, что произошло в Москве. Твой самосвал убил сразу двоих – женщину и мужчину, которые были в автомобиле. И ты правильно считаешь это большим грехом. У них остались дети, и они страдают. Расскажи мне все, как там было, может, тебе станет легче.

– Нет. Это мое наказание. Великий Аллах в своей милости сохранил мне жизнь, и я должен нести свое наказание до конца, – убежденно ответил Бурхон.

– Ты обязан рассказать мне все, что там случилось, – настаивал Дронго. – Я приехал сюда только поэтому. Приехал издалека.

– Зачем? Чтобы опять кого-то наказать? В этом двойном убийстве был виноват только я один. Я поддался жажде наживы, Иблис затуманил мой разум, сбил меня с праведного пути, и поэтому я оказался здесь. Никто больше не виноват.

Узнав о том, что Алла уехала, Пашков начал ей звонить и бросился следом за ней, вспомнил Дронго. Неужели он заранее знал, что там будет этот самосвал. А если знал…

– Другой мужчина, жена которого погибла, тоже был убит несколько дней назад, – продолжал Дронго. – И я хочу знать всю правду.

– Я не верю тебе, – выдохнул Бурхон. – Ты нарочно говоришь так, чтобы узнать у меня истину. Но истина умрет вместе со мной.

Дронго поднялся со стула, подошел к дверям и постучал.

– У меня к вам просьба, – сказал он надзирателю, – у заключенного в камере есть Коран. Такая небольшая потертая книга. Пусть ее нам принесут. Возможно, она завернута в чистое полотенце или в чистый носовой платок.

– Я должен доложить и получить разрешение, – ответил надзиратель.

– Зачем тебе мой Коран? – с некоторым беспокойством спросил Бурхон. – Чем он тебе может помочь?

– Он может помочь тебе, – пояснил Дронго. – Без него ты все равно мне не поверишь.

– Я не хочу тебе верить, – вздохнул Бурхон. – Скажи наконец, кто ты и зачем приехал?

– Вот уже много лет я занимаюсь раскрытием преступлений, – ответил Дронго, – и всю свою жизнь сражаюсь на стороне Аллаха против Иблиса и его приспешников. Всю свою жизнь.

– Почему ты считаешь себя избранным?

– Я и есть избранный. – Дронго поднялся со стула. – Не думаю, что ты когда-нибудь раньше встречал таких людей, как я.

– Это гордыня. В тебе говорит голос Иблиса.

– Это правда. Я посетил самое древнее мусульманское кладбище в мире, протянувшееся от Куфа до эль-Наджафа, где похоронены в течение полутора тысяч лет миллионы мусульман. Я был паломником в святой город Мешхед и могу называться мешади. Был паломником и в Кербелу, место поклонения шиитов в мечетях имама Али и его сына Гусейна. Посетил могилу великого поэта Физули, на которого ложится тень от могилы Гусейна. Я молился в мечети Аль-Акса, в которую вообще трудно попасть мусульманам – ведь она находится над Стеной Плача в Иерусалиме, – но я прошел и туда. И, наконец, я был паломником в святой Мекке и Медине, бросал камни в дьявола, приносил в жертву овцу и благодарил Аллаха за его милость. Скажи мне, Бурхон, ты встречался когда-нибудь в своей жизни с таким человеком?