Потрясенные обитатели окрестностей немедленно связали эти ужасы с проклятой усадьбой Мартинса, хотя эти два места и разделяло больше трех миль. Полицейские были настроены скептично — усадьба удостоилась лишь беглого осмотра, и когда стало понятно, что в ней пусто, о заброшенном здании тут же забыли. Местные, напротив, обыскали ее от угла до угла, перевернув буквально вверх дном. Они прощупали длинными шестами пруды и ручьи, вырубили вокруг усадьбы кустарник, прочесали прилегавший к участку лес. Труд большой, да напрасный, — ибо источник напасти ушел так же, как явился, без единого следа, будто растворившись в воздухе, пропахшем кровью безвинных жертв.

На второй день поисков о деле уже вовсю трубили газеты, чьи репортеры наводнили склоны Грозового Холма. Они во всех подробностях расписывали событие, брали многочисленные интервью, пытались разобраться в местных стариковских поверьях и разнообразных трактовках. Я, полагая себя знатоком всевозможных кошмаров, отнесся к их потугам с юмором — поначалу; но прошла всего неделя, и вот я уже сам окунулся в нездоровую атмосферу сенсации с головой. 5 августа 1921 года я уже сам был среди газетчиков, от которых трещали постоялые дворы в Лафферт-Корнерс, ближайшем от Грозового Холма селе, сделавшемся невольно штаб-квартирой народного следствия. Спустя три недели все жаждущие правды борзописцы исчезли, расчистив дорогу моему собственному расследованию, основанному на доскональном изучении местности, которое я до той поры проводил в одиночку.

Итак, в летнюю ночь, с первыми звуками далекой грозы, я оставил свою машину и в сопровождении двух вооруженных бойцов отправился вверх по холмистому пассажу к Грозовому Холму, с твердой решимостью взирая на видневшиеся за гигантскими дубами скалистые склоны. Достигнув усадьбы, я включил фонарь и осмотрел дом Мартинса перед тем, как ступить под его свод. Что и говорить, днем он был далеко не столь зловещ — но сдавать назад я не собирался; всякой гипотезе надлежит быть проверенной. Я полагал, что раскаты грома пробуждают демона и выманивают из какого-то потаенного укрытия, и чем бы тот демон ни был — существом из плоти или сотканным из эфира призраком, — я хотел узреть его своими глазами.

Еще раньше я тщательно обыскал здание, поэтому имел возможность спланировать наше ночное дежурство. Ждать предстояло в комнате, принадлежавшей Яну Мартинсу, чье убийство породило тьму сельских легенд. Я интуитивно чувствовал, что покои этой давней жертвы насилия как нельзя лучше соответствуют моим намерениям. В комнате площадью около двадцати квадратных метров, как и везде, нашлись останки старой мебели. Спальня располагалась на втором этаже юго-восточного крыла дома, в ней было огромное окно, выходящее на восток, и окно поменьше — на юг; голые проемы — ни ставен, ни штор. Напротив большого окна красовалась огромная голландская печь, облицованная изразцами со сценами из легенды о блудном сыне; напротив маленького — широкая кровать в стенной нише.

Приглушенный лесным массивом гром постепенно надвигался, пока я улаживал детали плана. Сначала я с товарищами закрепил на подоконнике большого окна веревочные лестницы — три в ряд; мы лично проверили, чтобы они касались земли в наиболее подходящих для экстренного спуска местах. Затем мы приволокли из соседней комнаты массивный остов кровати и приставили его вплотную к окну. Набросав на него еловые ветки, мы легли отдохнуть с автоматическими пистолетами наготове: пока двое дежурили, кто-то один отдыхал. Откуда бы ни появился демон, мы обеспечили себе пути отхода. Если бы он пришел изнутри дома, мы бы сбежали по лестницам через окно; если снаружи — ни одни стены нас не сдержали бы. Памятуя о двадцати пяти выживших, мы надеялись, что преследовать он нас не станет — даже если все и обернется худшим образом.

Я караулил от полуночи до часу ночи, а потом, несмотря на зловещий дух мрачного дома, незащищенное, по сути, окно и роковую близость грозы, почувствовал непривычную сонливость. Я расположился среди двух своих спутников — Джордж Беннет сидел у окна, а Вильям Туби примостился у печи. Беннет спал, видимо, сморенный той самой усталостью, что обуревала и меня, так что пришлось полагаться на Туби. Я вдруг поймал себя на том, что пристально смотрю на печь, — более того, я был просто не в силах оторвать от нее взгляд, что само по себе было довольно странно.

Проносившиеся перед моим внутренним взором образы наверняка были навеяны приближавшейся грозой, ибо во время короткой дремы меня посетили поистине апокалиптические видения. Один раз я почти проснулся — скорее всего, по той причине, что мой товарищ, лежавший у окна, беспокойно взмахнул рукой и уронил ее мне на грудь. В полусне я не видел, насколько бдительно несет дежурство Туби, но помню, что испытал острое беспокойство по сему поводу. Никогда раньше меня так неодолимо не угнетало присутствие зла. Потом я, должно быть, снова заснул, глубоко нырнув в хаос фантазмов, где сложно было понять, реальны ли невиданно мощные душераздирающие крики — или лишь снятся. Кричать так могла лишь бесповоротно проклятая душа во власти агонии и страха, неистово царапавшаяся в костяные врата забвения.

И когда я все-таки проснулся по-настоящему, от воплощенного в звуке кристально чистого страдания осталось лишь эхо — сам звук отступал все дальше и дальше, в немыслимые пространства. Было темно, и справа от меня никого не было — Туби исчез, одному Богу известно куда. На грудь мне все так же давила тяжелая рука того, кто дремал слева.

И когда прокатился оглушительный раскат грома, сотрясший до основания всю гору, когда небесный огонь осветил самые дальние закоулки старого леса и объял самое высокое из кособоких больных деревьев, — тогда, в зловещем отблеске слепящей вспышки, лежащий рядом резко поднялся, и его тень упала на изразцы печи, куда был устремлен мой взгляд. Мой Бог! Что я увидел! Как объяснить, что я тогда остался жив и невредим? Та тень — она не принадлежала ни Джорджу Беннету, ни какому-то другому человеку. Неведомый эмиссар ада, гнусный безвестный монстр, — кем бы ни был, в следующий миг он пропал, отступил по неведомому маршруту, и я остался в одиночестве в проклятой усадь-бе — вздрагивающий, что-то бормочущий себе под нос. Джордж Беннет и Вильям Туби исчезли, не оставив следов, без всяких признаков борьбы. Больше о них никто никогда не слышал.

Еще долго после ужасных событий в затерянном среди лесов имении я лежал совершенно изможденный в своем гостиничном номере в Лафферт-Корнерс. Не помню точно, как добрался до машины, завел двигатель и, незамеченный, проскользнул назад в де-ревню; у меня не осталось никаких четких воспоминаний, кроме образов невозмутимых титанов-деревьев, дьявольского эха грозы и потусторонних теней, наискосок падавших на невысокие холмы, рассыпанные по окрестности.

Я тщетно пытался представить себе то отвратительное существо, что бросило на голландскую печь кошмарную тень непотребного вида. Я отчетливо сознавал, что наконец-то увидел, пусть мельком, один из величайших ужасов мира, кого-то из бесчисленных монстров потусторонних глубин, что обычно дают о себе знать лишь неопределенными звуками из мрака. Подступая достаточно близко, мы слышим их, но от облика их нас спасает благословенная близорукость. Бесстрастно проанализировать инцидент не выходило; раз за разом терпя фиаско в попытках отнести нечто, находившееся в ту ночь между мной и окном, к известным классам существ и явлений, я лишь снова навлекал на себя холод страха. Если бы только та тварь рычала… или выла… издавала хоть какой-нибудь звук… мне бы было куда легче смириться с фактом ее существования. Но она пришла и ушла в тишине, лишь издевательски коснувшись меня тяжелой лапой — или какой-то конечностью в принципе. Очевидно, чудовище состояло из живой — или некогда живой — материи; тут вспомнилось мне, что Ян Мартинс, в чью комнату я вторгся, был похоронен на приусадебном участке. Нужно было отыскать Беннета и Туби, если они еще живы, — почему же, забрав их, страшный ночной гость не тронул меня?