В дверях нас с Зиной чуть не сбили с ног двое спешащих на палубу матросов, а в полутёмном коридоре, – где с одной стороны была лестница, ведущая в ходовую рубку и каюту капитана (вверх), вход в машинное отделение (вниз), а с другой – ряд однотипных серых дверей, за которыми располагались каюты экипажа, – навстречу нам, как пробка из бутылки шампанского, из своих дверей вылетел Николюк. Лицо его излучало радость, отчего казалось, что концы усов не опущены уныло вниз, а победно вздыблены вверх.

– Собирайся по-быстрому! И Серебрянникову скажи, чтоб через пять минут был готов! Высаживаемся на остров. Я настоял (он сделал особый нажим на этом слове, которое, как ему, по-видимому, казалось, усиливало его значимость, постоянно принижаемую капитаном), чтобы все научники были доставлены на берег. Опишем, визуально, – уже с меньшим энтузиазмом продолжил он, – прибрежную флору и фауну.

Матросы, сидящие на двух средних банках, спиной к носу, слаженно гребли, и шлюпка быстро приближалась к берегу. Кроме двух гребцов, в ней было ещё шесть человек: трое «научников», боцман, старпом и кок.

– Немного правее, – негромко произнёс с носа боцман. И старпом, сидящий на корме у руля, направил лодку в сторону устья.

Головы ларг, обнаружив наш манёвр, быстро исчезли под водой.

Через несколько минут под днищем лодки, набравшей довольно стремительный ход, зашуршал песок, и мы, один за другим, высыпали на берег.

По распоряжению старпома один матрос остался «пока» в лодке, а все остальные пошли к реке, которая неугомонно журчала среди валунов и была совсем не глубока. Пройдя чуть выше по реке, я не сразу понял, чем она была заполнена, вернее, почти перегорожена от берега до берега. И только приглядевшись пристальней, осознал, что это были спины больших рыбин, словно струящихся против течения бок о бок, направляя свой ход от устья к истоку. Я догадался, что двигались они, по-видимому, в несколько ярусов, отчего у верхнего ряда рыб спинные плавники высовывались наружу, разрезая встречные потоки быстрой реки. И вся эта масса тёмных, сильных спин неспешно двигалась вверх по течению. Такого количества почти метровых кетин я не видел потом ни разу в жизни.

– Принеси из лодки бочонок, соль, клеёнку! – радостно скомандовал матросу старпом и уже вдогонку крикнул: – И карабин, на всякий случай, захвати! Он там лежит в брезент завёрнутый! – И уже нам добавил: – Рыбку эту ведь не только люди да ларги любят, но и медведи ею с удовольствием лакомятся. Особенно во время нереста.

– У вас есть разрешение на оружие, на отстрел животных?! – вспомнил о своей значимости Николюк.

– У нас всё есть, кроме денег, – весело улыбнулся начальнику рейса старпом. И довольно потирая руки, добавил: – А теперь ещё и икрой на весь рейс запасёмся.

Он снял свою чёрную форменную тужурку и, аккуратно свернув, положил на видневшуюся из песка широкую доску, оставшись в толстом водолазном свитере и форменной фуражке с лихо заломленной вверх тульей и опущенными боками.

– Как думаешь, часа три-четыре нам на всё хватит? – обратился он к боцману, разводящему невдалеке костёр.

– Вполне, – ответил тот.

– Значит, к обеду управимся. Стало быть здесь, на берегу, уху варить не будем… А может, и сварим, – восхищённо оглядывая окрестности, произнёс он. – Ну всё, ребята – за работу! – подстегнул он сидящих на песке матросов и кока.

Матросы, склонившись над водой, стали вытаскивать из реки, словно из собственного лагушка, пузатых рыбин и, выпустив из них в чашку икру, отдавали коку, который занимался её засолом, предварительно освободив от плёнки – палочкой с остатками сучков, торчащих в разные стороны. Рыбу для дальнейшей засолки складывали на клеёнку.

Боцман со старпомом, прихватив карабин и бросив Николюку: «Мы скоро!..», скрылись за стволами огромных дерев, с тяжёлой от воды зелёной кроной.

– Посчитай и занеси в полевой дневник, сколько ларг и сивучей пасётся в устье, – раздражённо скомандовал мне начальник рейса. – А мы с Серебрянниковым выборочно сделаем промеры рыб, чтобы знать средние размеры особей, идущих на нерест.

Последние фразы были сказаны явно для матросов и кока – дескать, мы сюда тоже не бездельничать доставлены.

Я сел на прибрежный песок и под мерный плеск воды стал считать торчащие из воды головы тюленей…

Часа через четыре мы вернулись на судно с бочонком икры и засоленной прямо в больших полиэтиленовых мешках красной рыбой, да ещё с чем-то, вымазавшим свежей кровью брезентовый мешок, который боцман со старпомом не без труда аккуратно положили в носу лодки.

Несколько лет потом я не мог не то чтобы есть, но и даже спокойно, без некоторого чувства отвращения смотреть на красную икру, которую мы всей командой лопали на завтрак каждый день, наверное, больше месяца, не намазывая, а накладывая её большой ложкой на большой же кусок белого хлеба, предварительно намазанного сливочным маслом.

Зина приносила три больших кофейника, а потом на каждый стол водружала по две эмалированных глубоких немаленьких чашки: со сливочным маслом и икрой. Последним приносился нарезанный толстыми кусками белый хлеб, которого все в первые дни ждали с нетерпением, чтобы поскорее начать делать бутерброды. Казалось, что лучше и вкуснее подобных завтраков просто и быть не может. Однако уже через неделю мы все довольно лениво и не таким толстым слоем, как в первые дни, стали накладывать икру на хлеб. А ещё недели через две меня от одного только вида чашки с красной икрой стало поташнивать. Может, это случалось от того, что я так и не смог привыкнуть к качке, даже небольшой. А качало в то время года в тех широтах частенько, и шторма там случались нередкие. Поэтому какую-то тревогу, дискомфорт и позывы к освобождению желудка я испытывал при любом самом малом волнении. И особенно ощутимыми все эти симптомы морской болезни становились, когда судно попадало в послештормовую «мёртвую зыбь».

В такие часы ни есть, ни пить, ни чем-то заниматься я не мог. Сил хватало только на то, чтобы, лежа в каюте, с тоской ожидать, когда я уже не смогу сдерживать очередной приступ рвоты и мне придётся бежать в гальюн. Благо, что он рядом, за металлической переборкой… Оживал я только во время штиля. В другие же дни мир становился для меня скучен и сер, как понедельник после затянувшейся далеко за полночь воскресной дружеской пирушки.

Наш судовой фельдшер Анна Васильевна, посетив меня при первых же симптомах болезни, вынесла такой вердикт:

– Помочь вам чем-то вряд ли смогу. Вестибулярный аппарат для медиков пока загадка. И лекарств от морской болезни не существует, кроме каких-то отвлекающих внимание занятий. Если хотите – я научу вас вязать. Мне в своё время это очень помогло. Хотя я укачивалась не так сильно, как вы. Бывает, правда, что люди со временем привыкают к болтанке. Но полностью избавиться от морской болезни ещё никому не удавалось. Симптомы можно лишь чем-то притупить, чтобы они были не такими мучительными и явными, как у вас. И если все будет продолжаться в таком же виде, в Петропавловске, куда мы зайдём недели через три, мы вас высадим. Там есть камчатское отделение ТИНРО. Надеюсь, что они вас как-нибудь на время практики пристроят. Впрочем, у них, как и в головном институте, основная работа – в море.