возможностей перед тобой стоит, пока ты молод: сколько начинаний можно начать, сколько глупостей исправить; как много выбора впереди, как мало ошибок сзади. Эх, молодость! Мы не ценим ее когда молоды, и оплакиваем когда стары. Уходит в прошлое все, что мы когда-то знали и любили, и все вокруг нас меняется и становится другим, чужим, не тем, что мы помним, что храним лишь в своей нетвердой памяти. И тем страшней, что ты осознаешь неизбежность этого. Юности расти и развиваться, зрелости уходить к закату. Таков закон мироздания и ничего с этим не сделаешь. А как хочется иногда его нарушить…

– Однако, что-то я не про то, – осадил он сам себя, словно опомнившись, и удовлетворяя просьбу хозяина, сменил предмет своего речения. – Слышно же в народе, что пока братья друг другу бока мнут, их господа, затеявшие всю эту бойню, втайне между собой сношаются, и продолжают делить общинные достояния, лишая глупых смердов – бьющихся за них, последнего набедренника.

– Ну, это вряд ли. Сколько раз я слышал это. Слухи.

– Слухи. Но только почему, когда страны враждуют а земли хиреют, бедные худеют а богатые жиреют?

По кругу прошелся, гул соглашающихся мычаний.

– А еще говорят, что приходит конец существующему миру.

– Ну, это уж совсем байка-страшилка у тебя пошла. – Разочаровано посетовал на его новости, имеющий в сказках и байках толк, скоморох.

– Так знающие люди говорят, – казалось, ничуть не обидевшись, пояснил странник. – Я же говорю, лишь то, что слышал от них, перегоняя их… стада. Ты же сам просил, рассказать что слышал.

– Да-да, верно. Прости. Но согласиться с тобой, я не могу. Ведь перезрелые плоды дарят нам живительный напиток. А что может быть прекраснее хорошего тина? В грусть он согревает своим теплом, в веселье разделяет с нами радость? – Вступился за жену любящий муж, нежно приобняв Эги обидевшуюся на слова о молодящейся красавице.

– Не скажи. Тин делает нас уязвимыми и вселяет в нас злых духов, заставляя совершать поступки, за которые потом бывает стыдно. Что ж в том прекрасного? Безумец совершает свои дела, потому, что безумен, а безумен он оттого, что так угодно богам. Зачем же нам, людям чей разум богам угоден, самовольно уподобляться безумцам?

– Чтоб развеселить душу и возрадоваться гостю.

– Гостю я буду рад итак, если это добрый друг, ну, а если он враг, возлияние приведет только к драке. Тому тин не нужен, у кого на душе радость, ну, а кому душа в тягость, тому и жить не надо, ибо нельзя роптать даром богов.

Не сумев, что ответить, скоморох смолчал.

– Значит ты пастух? – Спросил Пузур нежданного гостя после некоторого молчания, заметив в нем чрезмерную смелость и сметливый ум, несвойственные простому пастуху.

– Думаю, так сказать будет вполне справедливо.

– И откуда куда, ты перегоняешь свои стада?

– Бывает по-всякому. Все зависит от того, где мои люди найдут что перегнать.

– А у тебя есть подпааски?! – Съязвив, встряла в разговор недоверчивая и недовольная гостем госпожа Эги, до этого относившаяся благосклонно и даже заигрывавшая с ним.

Пастуха это сильно развеселило, и края и без того улыбающегося рта, растянулись в победной ухмылке, вытягивая тонкой стрункой сухие обветренные губы.

– Дааа, подпаски есть, в этом можете не сомневаться. Как же без них? – Так же победно ответил он ей. – Как положено подпаскам, вместе со стадом.

– Нелегко наверно следит за целостью стада. Как ты отгоняешь волков и гиен? – Снова спросил Пузур, чтоб убедиться, что новый знакомец не опасен.

На эти слова пастух многозначительно улыбнулся, и, вытянув из-под плаща изогнутый конец тисового лука, сказал:

– Вот мой верный товарищ, он со мной везде и всюду, и если только, какая-нибудь жалкая гиена захочет взять мое, она горько поплатится.

Засунув лук обратно за спину под накидку, гость продолжал уплетать, как ни в чем не бывало, у хозяев же, понявших что он не так прост, холодок прошелся по коже.

– Что-то стада и не слышно. – Недоверчиво заметила мужу Эги.

Немного растерявшись от слов придирчивой хозяйки, пастух все же нашелся, что ответить.

– Я же говорю – с подпасками. Вот они и гнали стадо за мной следом, пока я следил за тем, нет ли поблизости лютых хищников, да чего-то замешкались. Я и решил обождать их возле вашего огонька….

– А только что говорил, что к вечерне опоздал. – Снова уличила в обмане путника хозяйка.

– А и впрямь. – Напрягшись, насторожился Гир.

В ответ гость, оскалившись какой-то дурной улыбкой и оглядев сидящих хищным прищуром, прокашлялся скрипучим смехом.

– Ох, и прозорливая у тебя женка. Мне она нравится. – Подмигнул он Пузуру, и вдруг, столь же молниеносно, дернулся всем телом, в мгновение ока, оказавшись за спиной подозрительной женщины. Никто не успел опомниться, как он уже сидел, приставив к ее горлу нож пурусханской работы.

– Всем сидеть тихо! – Приказал мнимый пастух. – А не-то, я этой брыкучей козочке, головушку-то отделю.

Эги вскрикнула, но вместо крика получился жалкий всхлип; кривое лезвие, больно впиваясь, при лишнем движении прорезало кожу, пуская теплые и липкие стеки. Пузур встревоженный за жизнь горячо любимой супруги и потому совершенно растерянный, перепуганная Нин не ожидавшая худого, Хувава, думая, что это шутка, и в свое спасение – скалившийся ничего не понимая, чтобы понравиться новому «другу», и Гир остававшийся напряженным, так и сидели застыв; Аш, в силу возраста не привыкший к подобным вещам, готов был броситься на злодея, и только благодаря умудренной жизнью старой женщине, знаками не позволившей ему ставить под опасность свою и чужие жизни, не случилось непоправимого.

Между тем лихой гость, продолжая удерживать заложницу, насмехаясь, досадовал:

– Вот ведь как плохо вышло, хотелось же, чтоб все было по-тихому, ан, нет, обязательно надо было кому-то из вас все испортить. Придется теперь вас тащить; а как хотелось по-хорошему, чтобы никого не пришлось гнать силком.

После чего прижимая к себе и без того придушенную в его объятиях женщину, свистнул, и из темноты вынырнули бесшумные тени набросившиеся на остальных.

***

Плеть больно ошпарила спину, и ноги сами понесли вперед, отстраняясь от жалящих ударов. Ощущение для человека, привыкшего к вольности как к естественному и неукоснительному праву, даже не страшное а дикое, и оттого страшное вдвойне. Дико чувствовать на себе тяжесть от ярма и кожей ощущать жжение плети, дико вообще осознавать, что теперь ты не свободный и можешь стать чьим-то рабом, чьей-то собственностью, и людей которые ничем от тебя не отличались, с которыми ты раньше мог запросто общаться, ты должен будешь теперь называть хозяевами и господами, выполнять все их