Я открываю дверцу, и Вайолет спрашивает:

– Черт! Что происходит?!

– Я не могу больше ждать. Думал, что сумею, но не получается. Прости. – Я протягиваю к ней руку и расстегиваю ремень безопасности, после чего вытягиваю ее наружу. Мы стоим лицом к лицу на этой отвратительной парковке рядом с мрачной библиотекой и каким-то дешевым кинозалом. Тут же продают фастфуд, и мне слышно, как в микрофон по громкой связи продавец интересуется, добавлять ли к очередному заказу жареной картошки и напиток.

– Финч…

Я убираю с ее щеки выбившуюся непослушную прядку волос. Потом осторожно обхватываю ее лицо и нежно целую. Поцелуй получается более страстным, чем я предполагал, и потому я сразу сбавляю темп, но тут понимаю, что она целует меня в ответ. Она обхватила меня руками за шею. Я прижимаюсь к ней, она прижимается к машине. Я поднимаю ее на руки, она обхватывает меня ногами. Мне каким-то образом удается открыть заднюю дверцу автомобиля, и я укладываю ее на сиденье, прямо на расстеленное там одеяло. Потом закрываю все двери, быстро сдергиваю с себя свитер, она снимает кофточку, и тогда я говорю:

– Ты сводишь меня с ума. Ты сводишь меня с ума вот уже несколько недель подряд.

Мои губы касаются ее шеи, она задыхается, и вот она произносит:

– Боже мой, где это мы?!

Она хохочет, я тоже смеюсь, она целует меня в шею, и я чувствую, как будто все мое тело сейчас взорвется. Ее кожа теплая и такая гладкая. Я провожу ладонью по изгибам ее бедер, а она покусывает меня за ухо, и потом моя рука проскальзывает между ее животом и джинсами. Она сильнее прижимается ко мне, и когда я начинаю расстегивать ремень, она осторожно отстраняется от меня, и только теперь я понимаю, что готов разбить себе голову о стены Гаденыша. Она девственница! Вот черт! Я сразу это понял по ее движениям.

– Прости, – шепчет она.

– Но ты ведь столько времени была с Райаном.

– Мы близко подошли к этому, но ничего не произошло.

– Правда? – Я глажу ее по животу.

– Неужели в это так трудно поверить?

– Это же Райан Кросс. Мне казалось, что девочки перестают быть девочками от одного только взгляда на него.

Она шлепает меня по руке, потом кладет свою ладонь на мою, на ту самую ладонь, которая лежит у нее на животе, и просит:

– Только не сегодня, хорошо?

– Спасибо и на этом.

– Ты меня понял.

Я беру ее кофточку и передаю ей, потом натягиваю свой свитер. Она одевается, а я смотрю на нее и говорю:

– Когда-нибудь, в один прекрасный день, Ультрафиолет.

По-моему, она выглядит немного разочарованной.

Вернувшись домой, я понимаю, что переполнен словами. Словами будущих песен. Словами о тех местах, куда мы направимся с Вайолет прежде, чем мое время закончится, и я снова засну. Я пишу и никак не могу остановиться. Впрочем, я не хочу останавливаться, даже если бы и смог это сделать.

Тридцать первое января. Метод: отсутствует. По шкале «насколько близко я к этому подошел»: ноль. Факты: американские горки «Эвтаназия» в реальности не существуют. Но если бы такие изобрели, путешествие на них длилось бы около трех минут. Сначала нужно было бы совершить подъем на высоту около трехсот метров или даже полукилометра, после чего шло бы резкое падение вниз и семь петель подряд. Последняя серия подъем-падение занимала бы около минуты, но ускорение свободного падения достигало бы десяти, поскольку скорость на петлях доходила бы до трехсот шестидесяти километров в час.

Внезапно происходит какой-то сбой во времени, и я осознаю, что больше ничего не записываю, а бегу. Я до сих пор одет в старый черный свитер, потертые синие джинсы, кроссовки и перчатки. И тут я внезапно понимаю, как болят у меня ноги, но я уже достиг Сентервилля, а это соседний с нами городок.

Я снимаю обувь и шапку и иду домой пешком, потому что чувствую себя измотанным. Но мне хорошо. Я устал, но я живой, и я нужен.

Джулиджонас Урбонас, человек, придумавший горки «Эвтаназия», утверждает, что они разрабатывались с идеей гуманности – изощренно, с мыслью об эйфории, чтобы человеку, решившемуся расстаться с жизнью, доставить максимум удовольствия. Центробежная сила, возникающая на горках, таким образом действует на тело, что кровь начинает стремиться вниз, а не вверх, к мозгу, что вызывает, в свою очередь, церебральную кислородную недостаточность, и именно это влечет за собой неизбежную гибель.

Я иду сквозь черную ночь Индианы под звездным небосводом и думаю над словами «изощренно, с мыслью об эйфории». Они достаточно четко определяют мои чувства к Вайолет.

Впервые мне хочется быть именно Теодором Финчем, тем самым парнем, которого она видит каждый день. Он понимает, как надо быть изощренным и вызывать эйфорию. Она видит и сотни других людей, большинство из которых дефектные, частично испорченные, частично фрики. А этот парень хочет быть ненавязчивым. Он не желает никого волновать и беспокоить. Может быть, в основном из-за того, чтобы самому оставаться беззаботным. Этот парень полностью принадлежит миру, целиком и полностью. Он – это именно то самое, кем я действительно хочу быть. Мне хочется, чтобы моя эпитафия звучала так: «Парень, которого любит Вайолет Марки».

На уроке физкультуры мы с Чарли Донахью стоим на третьей базе бейсбольной площадки. Мы с ним прекрасно понимаем, что это самое выгодное место для разговора. Даже не глядя на мяч, который со свистом летит мимо нас, он ловит его и перебрасывает назад в дом. В нашей школе все тренеры мечтают заполучить Чарли с того момента, когда он впервые появился тут. Но только сам Чарли отказывается становиться чернокожим стереотипом. После уроков он выбрал себе другие занятия и ходит в кружок по шахматам, в клуб по игре в юкер, сочиняет альбомы выпускных классов. Чарли уверяет, что именно это будет учитываться при подаче документов в колледж.

Сейчас он, сложив руки на груди, недовольно хмурится и спрашивает меня:

– Это правда, будто ты чуть не утопил Роумера?

– Что-то типа того.

– Всегда заканчивай то, что начал, приятель.

– Я подумал, что пока не стоит лишать себя свободы. Хотя бы до того дня, когда меня хорошенько не поимеют.

– Если тебя арестуют, твои шансы на то, чтобы тебя поимеют, как мне кажется, значительно возрастут.

– Это не тот вариант, который я бы одобрил.

– Ладно. Что с тобой происходит? Ты сам-то себя видел?

– В другое время я принял бы это за похвалу. Хотя, если подумать, спортивная форма, как правило, идет всем.

– Вот ведь придурок!

Он продолжает меня так называть, хотя я уже больше не прикидываюсь британцем. Прощай, Фиона. Прощай, Эбби-роуд.