— Хочешь ты или нет, но мы поедем вместе, так что пока, может быть, поговорим немного?

Нильс ничего не ответил.

Полицейский продолжил:

— Когда мне позвонили и сказали, что ты на станции, я попросил немного подождать с отправлением, чтобы я тоже на поезд успел.

Он отвернулся от окна и опять уставился на Нильса.

— Понимаешь, какая штука, очень мне с тобой поговорить хотелось, про твои прогулки по пустоши…

Поезд опять замедлил ход, наверное, у какой-то станции между Марнессом и Боргхольмом. Нильс увидел за окном маленький деревянный дом, окруженный яблочными деревьями. Нильсу показалось, что он чувствует из-за окна домика запах блинов. Накануне вечером мать кормила его блинами, посыпанными сахаром. Нильс отвернулся от окна и посмотрел на полицейского.

— Пустошь… Да не о чем тут разговаривать, — произнес он.

— А мне вот так не кажется. — Хенрикссон достал из кармана носовой платок. — Я думаю, нам очень о многом стоит поговорить, Нильс. Да и не только я, многие так думают. Видишь ли, правда, она, как ни крути, всегда наружу выходит.

Полицейский спокойно встретил взгляд Нильса и неторопливо промокнул носовым платком пот с лица, потом наклонился вперед.

— Несколько человек из Стэнвика обращались к нам в последние дни, все говорили одно и то же: если мы хотим узнать, кто стрелял из дробовика на пустоши, то тогда должны поговорить с тобой, Нильс.

И опять в голове Нильса нарисовалась та самая картина. Он снова видел перед собой двух мертвых солдат, лежащих на пустоши, как они уставились застывшим взглядом в небо.

— Нет, — произнес Нильс и затряс головой, прогоняя воспоминания. В ушах зазвенело, поезд затормозил.

— Ты никого из чужих на пустоши не встречал, Нильс? — спросил участковый и убрал в карман платок.

Поезд остановился, вагоны вздрогнули и слегка загремели. Полминуты, минута — и они опять поедут дальше.

— Ну что, никто тебе не попадался?

Полицейский не отрываясь смотрел на Нильса, ожидая ответа. Нильсу казалось, что его взгляд прожигает насквозь.

— Мы, Нильс, нашли тела, — сказал Хенрикссон. — Это ты их застрелил?

— Я ничего не делал, — тихо произнес Нильс, его пальцы шарили внутри рюкзака.

— Что ты сказал? — переспросил полицейский. — Что у тебя там?

Нильс молчал. Рельсы опять загремели, паровоз засвистел; дрожащие пальцы Нильса по-прежнему шарили в рюкзаке. Рюкзак лежал на боку, открытым клапаном к Нильсу. Правой рукой он рылся в вещах.

Хенрикссон приподнялся с сиденья — наверное, даже до него дошло, что сейчас что-то произойдет. Опять послышался оглушительный паровозный свисток.

— Нильс, что ты…

Наконец пальцы Нильса ухватили обрез. Он нащупал курок, и оружие само собой задвигалось там, внутри.

Первый выстрел разворотил дно рюкзака; комок дроби ударился о сиденье рядом с Хенрикссоном, щепки взлетели до потолка. Полицейский вздрогнул, но остался на месте.

У него точно есть оружие.

Нильс быстро поднял изувеченный рюкзак и опять нажал на курок. Он даже не смотрел, куда стреляет. Рюкзак разодрало в клочья.

Второй выстрел достался полицейскому. Его тело с такой силой ударилось о сиденье, что-то треснуло. Потом он тяжело упал на бок, на изрешеченную выстрелами скамейку, и грохнулся на пол вагона.

Рельсы гремели, поезд ехал через пустошь.

Хенрикссон лежал на полу перед Нильсом, его руки подергивались. Нильс по-прежнему держал в руке обрез, он стряхнул с него ошметки рюкзака и встал.

«Ты должен сесть на поезд и ехать в Боргхольм», — слышит Нильс слова матери, но теперь ему с ее планом все ясно. Нильс огляделся: по-прежнему за окном мелькал привычный пейзаж.

Там, снаружи, пустошь и солнце. Они остались и никуда не денутся.

Он повернулся и разворошил остатки рюкзака: испорченная и рваная одежда, носки, брюки, шерстяной свитер. Но там еще должен был быть маленький пакет с кула. Бумажник и фляжка с коньяком остались целы. Нильс снял крышку, быстро глотнул душистого коньяка и запихнул фляжку в задний карман. Стало намного лучше.

Деньги, свитер, фляжка, обрез и кула — больше взять было нечего, да и не надо. Сумку придется оставить.

Нильс переступил через неподвижное тело полицейского, открыл дверь и вышел на площадку между вагонами.

Поезд громыхал через пустошь. Ветер от быстрой езды заставил Нильса щуриться. Через окно другого вагона он мог заглянуть внутрь. К нему спиной сидел какой-то мужчина в черной шляпе. И шляпа и мужчина покачивались в такт движению поезда. Одежда в рюкзаке приглушила выстрелы, да и поезд громыхал, никто ничего не слышал.

Нильс открыл загородку сбоку, ноздри заполнил запах пустоши. Он видел, как внизу нескончаемым быстрым потоком проносилась земля. Нильс сделал последний шаг вниз, на самую нижнюю ступеньку, посмотрел вперед, чтобы на что-нибудь не налететь, и потом прыгнул.

Нильс попробовал сгруппироваться, пока летел, чтобы приземлиться на согнутые ноги, но не успел и покатился кувырком. Он слышал, как гремел поезд, все вокруг вертелось колесом. Он проехался по земле, разбил лоб, хотя скорее всего должен был угодить под поезд. Наверное, его спасла насыпь.

Нильс приподнял голову, поезд уезжал. Задний вагон, из которого он только что выпрыгнул, становился все меньше и меньше.

Вскоре поезд исчез вдали. Стало тихо. Он смог. Он с этим справился.

Нильс медленно встал и огляделся. Он опять на пустоши, с дробовиком в руке.

Поблизости не было видно ни одного дома, ни одного человека. Одна лишь вечная земля и такое же вечное синее небо. Нильс свободен. Он быстро пошел по пустоши к западному побережью острова, ни разу не оглянувшись на железную дорогу.

Нильс свободен, и сейчас он должен пропасть.

Впрочем, он уже пропал.

— Вот такая вот мрачная история. В сумерках ее только и рассказывать, — тихо сказала Астрид. Когда она закончила свой рассказ о Нильсе Канте, бутылка вина уже опустела. То немногое, что еще оставалось от солнечного света, постепенно исчезало за кухонным окном и сейчас превратилось в узкую багровую полоску над горизонтом.

— А полицейский, тот, что в поезде… он умер? — спросила Джулия.

— Он уже был мертв, когда кондуктор нашел его, — ответила Астрид. — Выстрел ему прямо в грудь попал.

— И это был отец Леннарта?

Астрид кивнула.

— Леннарту было, наверное, лет восемь, может, девять, когда все это случилось. Так что он не так много помнит, — продолжила Астрид и потом добавила: — Но это наверняка здорово на него подействовало… Я знаю, что он вообще ни с кем и никогда не говорит о смерти своего отца. Точнее, о том, как он умер.