Брякнул колокольчик, и их окутал специфический запах моторного масла.

Йерлоф знал практически все о парусниках, но почти ничего — о машинах. Тонкие душевные движения двигателей всегда были для него тайной за семью печатями. Первое, что они увидели, войдя в мастерскую, — стоящий на бетонном полу полуразобранный поддомкраченный черный «форд» и разложенные вокруг него инструменты. Но машиной никто не занимался, вокруг не было ни души.

Йерлоф медленно прошел в глубь мастерской, где была маленькая контора, и заглянул внутрь.

— Добрый день, — сказал он парнишке, который сидел за письменным столом, уткнувшись в номер «Эландс-постен». Судя по замызганному синему комбинезону, это был механик. — Мы приехали из Стэнвика, и нам бы хотелось купить немного масла.

— Масла? Вообще-то мы его в другом помещении продаем, но я могу сбегать.

Парнишка поднялся из-за стола, он оказался неожиданно высоким и ширококостным. Наверное, это был сын Роберта Блумберга.

— Мы можем пойти с тобой, посмотрим заодно машины на продажу.

Он кивнул Джулии, и они двинулись следом за юным автолекарем в торговый зал. Здесь маслом не пахло, чистый пол был выкрашен белой краской, рядами стояли блестящие машины. Механик подошел к стеллажу «Предметы ухода за автомобилями», где стояли банки с аэрозолями и разная мелочевка.

— Обычное масло? — спросил он.

— Да, — сказал Йерлоф.

Он заметил, как из конторы торгового зала вышел пожилой и остановился в дверях в нескольких метрах от них. Он был почти такой же длинный и широкоплечий, как и механик, но его лицо расчерчивали багровые линии лопнувших сосудов.

Они были знакомы заочно и, соответственно, прежде никогда не разговаривали. Когда раньше Йерлофу требовалось что-нибудь для машины, он все покупал в Марнессе, но он прекрасно знал, кто такой Роберт Блумберг. Он приехал с материка и открыл мастерскую и автомагазин году примерно в шестьдесят пятом. У Йона Хагмана были какие-то общие дела с Блумбергом, и Йон рассказывал про него Йерлофу.

Блумберг-старший молча кивнул Йерлофу, Йерлоф также молча ответил на приветствие. Он знал, что у Блумберга были раньше довольно серьезные проблемы с зеленым змием, а судя по лицу, может быть, и не только раньше, но, наверное, начинать разговор с этого был не самый лучший вариант для светской беседы.

— Вот, — сказал Блумберг-младший, достав с полки пластиковую канистру с моторным маслом.

Роберт Блумберг пошевелился и медленно пошел обратно в контору, на ногах он держался явно нетвердо, по крайней мере, так показалось Йерлофу.

— Да не нужно мне масло, — возмутилась Джулия, когда они опять оказались в машине.

— Запас карман не тянет. Ну и что ты думаешь про мастерскую?

— Мастерская как мастерская, они все одинаковые, — сказала Джулия, выезжая обратно на Бадхусгатан. — Только вот не похоже, что они там очень парятся.

— Поезжай к гавани, — приказал Йерлоф. — А Блумберги как тебе?

— А что я, по-твоему, должна была увидеть в них особенного?

— Я слышал, Роберт Блумберг много лет ходил в море, — сказал Йерлоф, — как говорится, моряк семи морей. И в Южной Америке тоже был.

— Ну и что?

Оба замолчали.

Гостиница в конце Бадхусгатан становилась все ближе. Йерлоф посмотрел на гавань и почувствовал, как всегда, когда он глядел на море, легкую грусть.

— Этот финал счастливым не назовешь, — произнес он.

— Ты о чем? — спросила Джулия.

— Понимаешь, тут какая вещь: очень многие истории, даже хорошие и интересные, заканчиваются несчастливо.

— Я думаю, самое главное — что они вообще заканчиваются, — сказала Джулия и посмотрела на отца: — А что ты вообще-то хотел этим сказать?

— Ну… Я, например, вот подумал об эландском мореходстве — все могло бы сложиться намного лучше.

Боргхольмская гавань была, естественно, больше, чем Марнесская и Лонгвикская, но все равно не поражала величием. Несколько бетонных, пустых пирсов, ни одной рыбацкой лодки. На асфальтовой площадке поближе к воде лежал здоровый выкрашенный черной краской якорь, может быть в память о прежних временах.

— В пятидесятых годах здесь парусники рядами стояли, — сказал Йерлоф и посмотрел на серую осеннюю воду. — Вот в такие же дни кто грузился, кто разгружался. Народу вокруг полно было, пахло дегтем, олифой, а вот когда день был солнечный, да еще и ветерок, шхуны распускали паруса и выходили в море. Паруса не то что нынешние, не нейлон, а настоящие, из парусины. Синее небо и паруса — вот красотища…

Он замолчал.

— А когда это закончилось? Ну, когда корабли сюда перестали заходить? — спросила Джулия.

— Где-то в шестидесятых. Но дело скорее не в том, что сюда заходить перестали, а в том, что перестали уплывать отсюда. Практически у всех местных капитанов возникла одна и та же проблема: надо было менять парусники на более современные суда. Времена изменились, иначе очень трудно было тягаться с конкурентами с материка, а банки ссуды давать не хотели. Они, дескать, не верили в перспективы эландского судоходства. — Йерлоф помолчал и добавил: — И мне тоже ссуду не дали, как и всем остальным, поэтому я продал мою последнюю шхуну, мою красавицу… Потом я пошел на вечерние курсы, где готовили служащих, чтобы появилась возможность бывать дома зимой.

— А я вообще не помню, чтобы ты зимой бывал дома, — сказала Джулия тихо, — я вообще не помню, как ты дома появлялся.

Йерлоф быстро взглянул на дочь:

— Да нет, я как-то находился дома несколько месяцев. Я тогда подумывал стать океанским капитаном, но мне предложили конторскую работу в коммуне, и я остался. А вот Йон Хагман, он у меня штурманом был, он купил шхуну, когда я на берег сошел, и пару лет еще продержался. Последняя боргхольмская шхуна, она называлась «Прощай» — очень подходящее оказалось имя.

Джулия неторопливо продолжала вести машину. Пирсы оставались позади, рядом с гаванью появились большие деревянные особняки в обрамлении аккуратненьких заборчиков. Ближайшая к гавани вилла оказалась самой большой — длинный, выкрашенный белой краской дом, почти такой же, огромный, как гостиница у пристани.

Йерлоф приподнял руку:

— Останови здесь.

Джулия притормозила у тротуара, Йерлоф осторожно наклонился и открыл свой портфель.

— Эландские владельцы шхун были слишком упертые, — сказал он и вынул из портфеля коричневый конверт и увесистую книгу, которую прихватил с собой с письменного стола. — Мы могли бы скинуться и купить большое судно, но нам это было не по нраву: как же — один, дескать, ты сила, сам себе хозяин, так нам казалось. Вот и получилось, что на большое дело пороху не хватило.

Он протянул книгу дочери, ту самую, юбилейную «Торговые перевозки Мальма. Сорок лет» с символической черно-белой картинкой: большое моторное судно, плывущее прямо на солнце, через бескрайний океан.